Ученик философа - Айрис Мердок

Во внезапной тишине улицы, залитой светом фонарей, он остановился. Постоял немного, с ужасом ожидая, что раздастся жуткий вопль. Но тишина все длилась.

— Ну, детка, вылезай из-за пианино.

Диана встала и сделала шаг вперед. Джордж сел на софу, вытащил из кармана письмо и принялся его читать. Он сказал:

— Налей мне выпить, пожалуйста.

Диана плеснула виски в собственный пустой стакан и сунула Джорджу. И застыла неподвижно, глядя на него. Он отхлебнул виски, продолжая читать письмо. Потом поднял взгляд.

— Что такое? А, ты из-за Тома. Иди сюда, сядь со мной. Что ты так боишься? Не надо. Иди, сядь.

Диана села рядом, и он обнял ее одной рукой за плечи. Она зарылась лицом в рукав его плаща.

— Я думала, ты меня будешь винить за Тома.

— Но ты же не виновата, верно? Верно?

— Да. Он правду сказал.

— Ну и ладно. Забыли про Тома. Поцелуй меня.

Джордж был не очень пьян. То, что ему не сразу удалось вставить ключ в замок, объяснялось не опьянением, а тем прозаическим фактом, что дверь располагалась в темном проеме. Правда, настроение у Джорджа было очень необычное.

Он получил розановское несдержанное письмо сегодня утром (то есть в четверг). Джордж не видел ни одной из местных газет и понятия не имел о «скандале», соединившем его и Хэтти. Он что-то понял из несвязных громов и молний розановского письма и решил, что Хэтти пожаловалась деду на его вторжение, каким-то образом связав его с буйством вокруг Слиппер-хауса. Он также понял, что в «Газетт» написали о желании Розанова поженить Тома и Хэтти (Джордж решил, что это полный бред, и даже думать на эту тему не стал). Причина письма не слишком занимала Джорджа. Важно было само письмо, принципиальный поворот, новое и значительное явление в длинной истории отношений Джорджа с учителем.

Увидев на конверте почерк Джона Роберта, Джордж в первый миг понадеялся, что в письме будет что-то особенное, он точно не знал что — какой-то ответ на его надежды, доброе движение, что-то шутливое или ласковое. Он чувствовал: практически что угодно, возможно, даже упреки, напитало и согрело бы его сердце, может быть, даже (что бы это ни значило) исцелило бы его. Грубость послания, которое он трясущимися пальцами вытащил из конверта, глубоко потрясла его. Способность Джорджа толковать практически любое слово Джона Роберта как сигнал или поощрение была почти безгранична, но с этим письмом он ничего не мог поделать. Он привык к холодности философа, к его сарказму и раздражению. Этот почти бессвязный поток гнева и ненависти на время поверг Джорджа в прострацию, разбил наголову, словно Джордж не мог выжить в мире, где существовал и так проклинал его яростный ум Джона Роберта. Его отношения с Розановым неудачно сложились с самого начала, отравленные ревностью, унижением, страхом и неутоленным желанием. Однако эти отношения длились и, как бывает с подобными несчастливыми чувствами, стали источником жизни, фокусом надежд, стрекалом, шипом, но не кинжалом в сердце. Джордж нутром почуял в яростном письме Джона Роберта его решимость прикончить Джорджа абсолютно, исключить его полностью, как если бы философ на деле исполнил выраженную в письме угрозу убийства. Во всех предыдущих случаях реакция учителя была материалом, с которым Джордж мог что-то сделать. Но перед этим взрывом он был бессилен.

В четверг утром Джордж обдумывал самоубийство. Он представлял себе различные способы умереть прямо в присутствии Джона Роберта или даже подстроить так, чтобы Джона Роберта обвинили в его убийстве. Эти фантазии были не очень утешительны, поскольку тоже содержали в себе идею настоящей смерти, а ее Джордж боялся и всячески бежал. Он поплакал. Потом некоторое время неподвижно просидел на диване в гостиной своего дома. Скомкал письмо Джона Роберта и отшвырнул его. Потом подобрал и снова посмотрел на него. Надо признать, он все-таки пробил защиту Джона Роберта; хотя бы на миг он безраздельно занял мысли философа. Это, конечно, важная поворотная точка. Письмо, конечно, нелепое, и Джон Роберт обязательно пожалеет, что его написал. Может, ответить ему, попробовать поиграть на этой струне? «Дорогой Джон Роберт, я уверен, что сейчас вы уже жалеете…» Нет, это не годится. Это письмо, пусть абсурдное, оставалось поступком, этот запах смерти сигналил о чем-то бесповоротном. Джордж верил в знаки. Письмо было знаком. Любовь и смерть взаимозаменяемы. Письмо гласило, что его отношения с Джоном Робертом достигли финала, пароксизма.

— Итак, все кончено, — сказал он вслух, — Итак… все… кончено.

И все же этот финал не был финалом в общепринятом смысле. Джордж еще немного посидел неподвижно.

Потом у него появилось чувство, словно его ум был лодкой, которую швыряло на скалы, тащило через пороги, а потом она внезапно выплыла в спокойном свете на безмятежное золотое озеро. Джордж почувствовал, как его натянутое, искаженное лицо расслабилось и разгладилось. Он задышал тихо и глубоко. Он подумал: «Это как будто я умер, только я не умер. Я живу жизнью после жизни, где все изменилось. Возможно ли, что я в самом деле покончил с Джоном Робертом Розановым и что это постигло меня как перемена бытия, как тайна, значение которой мне едва ли известно?» Он встал. Он пошел в кухню и поел супа. Был вечер. Джордж вышел в теплый, спокойный, неясный сумеречный воздух. Он пошел в ближайший паб, «Крысолов», и там узнал новость о смерти Уильяма Исткота. И ему показалось, что это тоже знак, что Ящерка Билль принес себя как невинную жертву, заменив собой его, Джорджа. Любовь достигла апогея и мирно скончалась. Он шел, дышал и чувствовал, как в нем поднимается теплое внутреннее сияние, которое, проявившись на лице, так изумило Тома Маккефри.

— Что за письмо? — спросила Диана. Она тоже видела сияние, исходившее от Джорджа, и оно ее беспокоило.

— От Джона Роберта.

— Хорошее письмо, доброе?

— Оно… скажем так… милосердное. О, милосердие… да… что такое? Смотри, я его сейчас сожгу.

Джордж встал на колени у камина, поджег уголок письма и стал смотреть, как оно горит на квадратиках решетки.

Диана смотрела в изумлении.

Джордж вернулся, сел на софу, и Диана скользнула на пол у его ног, как она часто делала, и положила руки ему на колени.

— Детка, ты меня любишь?

— Ты же знаешь, что да.

— Тот, кто кричит на рынке: «Репа! Репа!», но не кричит, когда умрет отец, он с головы до пяток — продавец, ему дороже репа, чем отец![131]

— Ты сегодня настроен дурачиться. Ты думаешь про своего отца? У тебя странный вид.

— Странный, да. Я чувствую себя так, как будто меня сломали и воссоздали заново за секунду… вернее, за полчаса. Что-то такое… словно кровотечение… что-то сломано внутри…

— По правде?

— Нет-нет, я же сказал «как будто», это все только в душе. Что-то смыто… омылось кровью…