Крошка Доррит. Книга вторая - «Богатство» - Чарльз Диккенс

— Сейчас поймете, — сказал мистер Миглз. —Сегодня мы все трое переночуем в гостинице. А завтра утром мамочка с Тэттикорэмотправятся в Туикнем, где миссис Тикит, коротающая у окна свой досуг в обществедоктора Бухана, решит, что перед нею два привидения; я же покачу за границу —за Дойсом. Нужно, чтобы Дэн приехал сюда. Поверьте мне, моя милочка, писатьписьма, и ожидать ответов, и судить да рядить издалека, как и что — из этогоникакого толку не будет. Нужно, чтобы Дэн приехал сюда. Потому я и решил завтраже на рассвете пуститься в путь. А уж разыскать Дэна за границей для меня прощепростого. Я бывалый путешественник, и мне что один иностранный язык, чтодругой, безразлично: я ни на одном ни полслова не понимаю. Так что этот вопросменя не смущает. Вот и выходит, что медлить нечего — не могу же я, в самомделе, жить, не дыша свободно, а дышать свободно мне не придется, пока Артур невыйдет из Маршалси. Я и то уже почти задохся — только и могу, что кое-какдокончить свою речь и снести эту драгоценную шкатулку в вашу карету.

Они вышли на улицу в ту самую минуту, когдазазвонил колокол. Мистер Миглз, несший шкатулку, несколько удивился, необнаружив никакой кареты. Он остановил проезжавший мимо наемный экипаж, помогКрошке Доррит сесть и поставил шкатулку на сиденье рядом.

В порыве счастья и признательности онапоцеловала ему руку.

— Ну уж нет, дитя мое! — воскликнул мистерМиглз. — Не годится мне принимать подобный знак уважения от вас, и где — уворот Маршалси!

Она наклонилась и поцеловала его в щеку.

— Вы мне напомнили, как бывало… — сказалмистер Миглз, и голос его неожиданно дрогнул. — Но ведь она любит его, пытаетсяскрыть его недостатки, думая, что никто их не замечает; а потом он все-таки изочень хорошей семьи, с такими связями!

Это было единственное, чем он мог вознаградитьсебя за потерю дочери; и если он старался найти в этом утешение, кто егоосудит?

Погожим осенним днем знакомый нам узник, ещеслабый, но уже почти оправившийся от болезни, сидел в кресле у окна и слушалголос, читавший ему вслух, — погожим осенним днем, одним из тех дней раннейосени, когда сжаты уже золотые нивы и снят летний урожай плодов в садах, когдазеленые плети хмеля оголены усердными сборщиками, когда яблоки румянятся надеревьях, а в желтеющей листве рощ вспыхивают алые гроздья рябины. Уже в лесныхчащах открылись неожиданные просветы, и даль, еще недавно подернутая маревом зноя,точно спелая слива под фиолетовым налетом, теперь четко и ясно рисоваласьвзгляду — первое предвестие близящейся зимы. И океан уже не дремал под солнцемнедвижной гладью, но, раскрыв мириады искрящихся глаз, весело колыхался во всюсвою ширь, от песчаной береговой кромки до самого горизонта, где мелькалималенькие белые паруса, будто листья, подхваченные осенним ветром.

Только тюрьма не ведала никаких перемен,одинаково угрюмая во все времена года, и ничто не скрашивало ее глухого фасада,безрадостного, как сама нищета. Деревья вокруг цвели и отцветали; кирпичныестены и железные решетки не знали цветения жизни. Но милый голос, читавшийКленнэму вслух, словно рассказывал ему о великих делах труженицы Природы,словно пел ту песнь утешения, которой она баюкает человека. Природа с детскихлет была ему единственной матерью; она одна вдохновляла его надеждой, навеваласветлые мечты, лелеяла семена детского воображения, сулившие обильную жатвунежности и любви; под ее благодетельным воздействием росли и крепли в его душемолодые побеги, чтобы превратиться в могучий дуб, способный выстоять вжитейскую бурю. И голос, читавший ему вслух, пробуждал в нем давно забытыевоспоминания, как будто в звуках этого голоса оживали все слова ласки иучастия, слышанные им за его долгую жизнь.

Когда голос умолк, Кленнэм прикрыл глазарукой, пробормотав что-то насчет чересчур резкого света.

Крошка Доррит поспешно отложила книгу ивстала, чтобы задернуть занавеску. Мэгги сидела на своем привычном месте зашитьем. Вернувшись от окна, Крошка Доррит придвинула свой стул поближе кузнику.

— Скоро вашим невзгодам конец, дорогой мистерКленнэм. Мистер Дойс не только пишет дружеские и ободряющие письма вам; онпишет и мистеру Рэггу, который говорил мне, что получил от него много дельныхсоветов; а кроме того, сейчас, когда страсти поулеглись, все относятся к вам сбольшим сочувствием и расположением, так что я уверена, скоро всему конец.

— Милая вы девушка! Золотое сердце! Добрый мойангел!

— Вы меня хвалите не по заслугам. Но мне такрадостно слышать от вас эти ласковые слова, и — и чувствовать, что это нетолько слова, — шепнула Крошка Доррит, поднимая на него взгляд, — что я не всилах сказать вам «не надо»!

Он поднес к губам ее руку.

— Вы много, много раз приходили сюда незаметнодля меня, Крошка Доррит?

— Да, я иногда приходила и не показываласьвам.

— Часто?

— Довольно часто, — тихо сказала КрошкаДоррит.

— Каждый день?

— Пожалуй, — отвечала Крошка Доррит посленекоторого колебания, — я бывала здесь по два раза в день.

Быть может, он и выпустил бы маленькую, легкуюручку, с жаром поцеловав ее еще раз, но она на миг замерла в его руке, словнопрося, чтобы ее не отпускали. Он накрыл ее другой рукой и прижал к груди.

— Дорогая Крошка Доррит, дело не только в том,чтобы окончилось мое заключение. Пора положить конец жертвам, которые выприносите ради меня. Мы должны расстаться и свыкнуться с мыслью, что у каждогоиз нас свой путь, очень далекий от другого. Вы не забыли, о чем мы говорили свами в первый вечер после вашего возвращения?

— О нет, как я могла забыть! Но с тех поркое-что… Вы себя совсем хорошо чувствуете сегодня?

— Совсем хорошо.

Рука, которую он держал, слегка потянуласьвверх, к его лицу.

— Настолько хорошо, что я могу сказать вам,какое большое богатство мне досталось?

— Буду очень рад узнать. Никакое богатство неможет быть чрезмерным для Крошки Доррит.

— Мне давно уже не терпится рассказать вам обэтом. Я вся истомилась желанием рассказать вам. Но вы по-прежнему не-хотите,чтобы я отдала вам то, что имею?

— Нет, нет и нет!

— Ну хоть половину?

— Нет, дорогая Крошка Доррит!

Она как-то странно взглянула на него — емупоказалось, что ее глаза полны слез, но в то же время они сияли гордостью исчастьем.