Часть целого - Стив Тольц

— Слишком много всего произошло, — начала она. — Ты перевозбужден. Спускайся ко мне.

— Спасибо, не хочу.

— Я же тебя учила, как надо медитировать.

— Не помню.

— Твой отец никогда не умел отключать сознание — вот почему он постоянно срывается. Если не хочешь подвергнуться такому же психическому распаду, то должен обрести душевный покой путем медитации.

— Оставь меня в покое, Анук.

— Джаспер, я только пытаюсь тебе помочь. Единственный способ выжить, когда тебя все вокруг ненавидят, — обрести внутренний мир. Но для этого сначала необходимо подняться на более высокий духовный уровень. Чтобы подняться на более высокий духовный уровень, нужно открыть в себе внутренний свет. И слиться со светом.

— Окунуться в него?

— Нет, стать с ним единым целым.

— И каково ощущение?

— Блаженство.

— Значит, приятно.

— Очень.

Анук продолжала в том же духе: о внутреннем мире, о медитации и о силе разума, которым надо пользоваться не для того, чтобы гнуть ложки, а чтобы преградить путь ненависти. Но меня обмануть не могла. Она была не настоящим гуру и сама знала о просветлении лишь понаслышке. Но мы тем не менее старались обрести мир, приобщиться к свету и познать нашу духовную и телесную суть и все, что с этим связано. Анук считала, что у меня естественная способность к медитации, поскольку я ей признался, что, судя по всему, обладаю способностью читать мысли отца и вижу лица там, где ничего не должно быть. Она с жаром приняла эти откровения, и ее голос сделался настойчивее. Как в прежние времена, я оказался не в силах сопротивляться ее фанатичному состраданию. Позволил ей купить цветы и «музыку ветра». Позволил купить книги по различным аспектам медитации. Даже позволил произвести над собой опыт с переживанием собственного рождения.

— Неужели не хочешь вспомнить, как появился на свет? — Она произнесла это так, словно хотела дать понять, что забывчивость — самая яркая черта моего характера. Анук отвела меня в некий центр, где стены были выкрашены под цвет старушечьих десен. Мы лежали полукругом, пели, вглядывались в прошлое и старались вспомнить момент рождения, как старались бы вспомнить чей-нибудь номер телефона. Я чувствовал себя полным дураком. Но мне нравилось быть снова с Анук, и я все терпел и, сидя на скамейке в парке или скрестив ноги на пляже, снова и снова, как больной навязчивым неврозом, повторял мантры. В те две недели я ничего не делал, только следил за дыханием и старался очистить сознание, но мой мозг протекал, как старая лодка. Стоило мне выплеснуть за борт бадью мыслей, тут же просачивались другие. И как только я задумывался, начинал ощущать пустоту, которой так страшился. Моя пустота была неприятной, пугающей. Звук дыхания казался зловещим. Поза — театральной. Иногда я закрывал глаза и видел то самое странное, ужасное лицо или не видел ничего, но слышал слабый, приглушенный голос отца, словно он говорил со мной из коробки. Медитация явно не помогла. Мне вообще ничего не могло помочь. Я был недоступен для помощи — не взбодрил бы даже внезапный солнечный душ. Я стал вспоминать то, что видел в природе, когда жил в лабиринте, и все это показалось мне отвратительным и нарочитым. Я даже начал прикидывать, не будет ли святотатством, если объявить Богу, что радуга — это китч.

Таково было мое душевное состояние, когда отец, Эдди и Кэролайн подъехали к моему дому и сигналили до тех пор, пока я не спустился вниз и не вышел на улицу. Машина с заглушенным мотором стояла рядом. Я заглянул в окно. На каждом были темные очки, словно они делили одно на всех похмелье.

— Завтра придут меня арестовывать, — объявил отец. — Мы бежим.

— Вам не удастся.

— Посмотрим.

— А сейчас мы приехали попрощаться.

Эдди покачал головой.

— Тебе лучше поехать с нами.

Его слова показались мне достаточно веским основанием, чтобы самому покачать головой. Я так и сделал, а затем спросил:

— И куда же вы, безумцы, бежите? В Таиланд?

— Тим Ланг пообещал на некоторое время приютить нас.

— Тим Ланг! — вскричал я и добавил шепотом: — Господи.

Вслед за тем меня посетила нелепая и опасная мысль — мне показалось, что, когда она проникла в голову, я услышал хлопок. Я любил Каланчу, стиснув кулаки, и с тою же силой ненавидел Тима Ланга с распростертыми объятиями.

И теперь подумал: я его убью. Убью безликой пулей в голову.

— С тобой все в порядке? — спросил отец.

В этот момент я понял, что не прочь осуществить кровожадные фантазии. В течение многих месяцев я вынашивал по поводу людей гнусные идеи (мечтал забить им рты телячьими потрохами), и теперь мне стало ясно: насилие — следующий логический шаг. Наблюдая у отца год за годом периодически повторяющиеся приступы распада личности, я тысячу раз решал всеми силами избегать напряженных размышлений. И уход в убийство показался мне на этом пути закономерным. Тьма рассеялась, я больше не шел ощупью сквозь вереницу дней. Впервые за долгое время я увидел впереди хорошо освещенную, ясную тропинку.

И когда отец, так и не уронив ни единой слезы, в последний раз сказал: «До свидания», я ответил:

— Я еду с вами.

Могу подтвердить: возбуждение и опасение в связи с предстоящей дорогой сливаются воедино, если приходится путешествовать по поддельному паспорту. Мы летели на частном самолете. Вывезти из Австралии без щедрой взятки известное всем лицо отца не было ни малейшего шанса. Приехав в аэропорт, мы спрятались за полями шляп и темными очками и, миновав контроль безопасности, сразу вышли на площадку перед ангаром. Эдди сообщил, что самолет принадлежит «другу друга», и передал конверты с наличными бесстыжим таможенникам. Те должны были поделиться с наземным персоналом и грузчиками. Никого из тех, кого мы встречали, сделка не смущала.

Ожидая, пока Эдди распределит взятки и закончится оформление липовых документов, Кэролайн растирала отцу плечи. Он в это время разглаживал у себя на лбу морщины. Никто не разговаривал с Эдди и не смотрел в его сторону. Мне невольно стало жаль его. Я понимал: он заслуживал и ярости, и холодного презрения, но мягкая полуулыбка делала его настолько несчастным и отнюдь не коварным, что это могло подвигнуть меня встать на защиту недостойного защиты человека, только чтобы присяжные не вынесли вердикт: «Обезглавить».

— Поднимемся в воздух, тогда все будет в порядке, — пробормотал отец, успокаивая самого себя. И его сюрреалистическая фраза отпечаталась в моей голове: «Поднимемся в воздух». Никто не ответил. Каждый был погружен в свои мысли, и, наверное, все думали одно и то же. И уж тем более мы избегали говорить о будущем, которое нам не дано было знать.

На борт самолета мы поднялись без всяких происшествий (если не считать того, что отец безбожно потел), боясь даже кашлянуть, чтобы не нарушить конспирацию. Я оттолкнул Эдди и занял место у окна, ибо Австралию покидал впервые и хотел помахать континенту рукой. Завели двигатели. Мы с ревом оторвались от взлетной полосы и набрали высоту. Затем самолет выпрямился — мы поднялись в воздух, и теперь все было в порядке.