Научный «туризм» - Владимир Михайлович Пушкарев

Экзистенциализму – такой стишок:

Then am I, I happy fly

if I live or if I die

или в вольном переводе:

мушка весело живет

и не знает, что умрет

фатализму – стишок из Стругацких:

по дороге едет ЗИМ,

им я буду задавим

и т.д.

В другой раз мы художественно скопировали картину Дали, "Предчувствие гражданской войны", обозначив ее как "Предчувствие аттестации" (было такое нововведение в те годы). В общем, меня пару раз вызывали в партком университета, где ласково спрашивали, что именно мне не нравится в философском учении Маркса-Энгельса-Ленина, или кто посоветовал мне обратиться к творчеству реакционного буржуазного художника… Думаю, что если бы не мой полудетский вид (на первом курсе меня принимали за шестиклассника) – последствия могли бы быть весьма серьезными.

Затем вспоминается какой-то День армии, когда мы с Витей путешествовали по городу, не пропуская ни одной забегаловки (они в Черновцах в те времена были на каждом углу), и уже примерно посредине маршрута я утерял всякую чувствительность и ориентацию во временно-пространственном континууме.

2. Шепот

Сдружились мы с Витей на студенческой практике 1974 года. Я проходил летнюю практику в Карпатах (с. Лопушна, Вижницкого района, неподалеку от Берегомета) на биостанции университета – форелевом инкубатории, где "изучал" калифорнийскую систему разведения форели. Витя с курсом находился в соседнем селе – Долишний Шепот. Мы жили в маленьком домике на территории биостанции, плотно огороженной от аборигенов проволочной сеткой. Жили неплохо. Утром, до прихода рыбовода, я на маленькой резиновой лодке плыл на середину одного из маточных прудов, засовывал обе руки под большой камень и вынимал оттуда 1–2 крупных форели. Девочки нашей группы быстро их чистили и варили уху. Мой девиз был: "Ни дня без форели", и отъел я ее на всю оставшуюся жизнь. Затем мы шли в горы за земляникой и грибами, загорали, немного купались в Сирете (+12 оС), на радость девушкам устраивали водный слалом в резиновой лодке, который закончился конфузом для Валека Крываченко. Меня лодка (подъемность 50 кг) держала хорошо, и я ловко лавировал на порогах и перекатах. Валек уселся поперек лодки, которая тут же переломилась под его весом, ноги у него задрались вверх, ледяная вода хлынула в лодку, залив ему все его хозяйство, и в таком унизительно-беспомощном положении течение понесло его вниз по порогу, периодически ударяя задом об выступающие камни, о чем мы судили по отдельным вскрикам. Нашему восторгу не было границ! Так он проплыл метров семьдесят, пока его на повороте реки не прибило к берегу, и он, тяжело вывалившись в воду, освободился от проклятой лодки.

Должен отметить, что купание в Сирете и, особенно, в его притоках требует определенной волевой закалки, и обычно “купальщик” просто забегает в обжигающую тело воду, приседает с судорожным вдохом и с криком выскакивает обратно. Во время нашей практики в Шепоте в 1973 году ребята облюбовали себе уютное местечко на реке Зубринец и вечером, после ужина ходили освежиться перед сном. Купались, естественно, в неглиже, чтобы затем одеться во все сухое. Однажды во время купания к нам неожиданно подошла группа девушек нашего курса. В этот момент Саша Вересов и Леша Раевский как раз находились в “бассейне”. Девушки завели неторопливую светскую беседу на предмет температуры водички, коснулись проблем нашего быта. Ребята в ручье, синие от холода, терпели из последних сил, как вдруг Леша, не выдержав такой пытки, рванул из речки на противоположный берег и, мелькая молочным задом, скрылся в чаще. Но это к слову.

Через неделю вся наша группа уехала на выходные в город – вкусить благ цивилизации (то есть сходить в кино и поесть мороженого), и я остался со всеми припасами на биостанции сам. Ловил в речке рыбу руками, собирал и жарил грибы, варил варенье из земляники со сгущенкой, обследовал ближайшие горы, наблюдал за ондатрой, которая жила в норке над маточным прудом, в общем, развлекался, как мог. Жара стояла невыносимая. Река Сирет сильно обмелела и прогрелась градусов до 18 – небывалое явление! Затем пошел дождь, который постепенно усиливался и, наконец, перешел в затяжной ливень (отверзлись хляби небесные). Так началось известное наводнение 1974 года. Мосты через Сирет снесло на третий день, и я оказался отрезанным от “большой земли”. Вечером приехал сторож, скупо поведал о последствиях стихийного бедствия и, между прочим, заметил, что еще пару часов такого "дождика" – и я вместе с домом поплыву в Берегомет. Ночью я вдруг проснулся от низкого грозного рева снаружи. Свет не включался – вода снесла столбы линии электропередачи. Отыскал фонарик и вышел наружу. При свете фонаря я увидел жуткую картину: на уровне третьей ступеньки домика плескалась коричневая вода – речка прорвала дамбу, защищавшую биостанцию. Предсказания сторожа начали сбываться. В углу коридорчика, испуганно глядя на меня блестящими глазками, сидела ондатра со всеми своими малышами (вода затопила ее нору). Я быстро собрал рюкзак, надул волейбольный мяч в качестве плавсредства и лег в постель – досыпать (нервы у меня тогда были крепкие). Утром на лодке приплыл сторож с местными, и мы, раздевшись, ловили сетями остатки форели в огороде с картошкой. Затем я собрался, отдал часть продуктов сторожу и пошел в Шепот. Никогда еще дорога из Лопушны в Шепот (7 километров) не была для меня такой длинной. Как только я вышел за село и прошел метров 100 по дороге, сзади раздался сильный грохот. Я бегом вернулся назад – моста через речку Лопушна не было. Обратная дорога в село была отрезана. О том, чтобы перейти речку вброд, не приходилось и мечтать – даже смотреть на могучие буруны, легко катившие огромные камни, было страшно. Дорога в Шепот пролегает между горами вдоль реки Сирет, которая в тот момент заполняла всю обширную (1–2 километра поперек) долину, в низких местах заливала дорогу, и мне приходилось карабкаться на гору, чтобы обойти затопленный участок. Воздух был наполнен устойчивым гулом, разбудившим меня ночью. По небу с бешеной скоростью неслись низкие черные тучи – было хмуро, как поздним вечером. Дождь то усиливался, то немного стихал, но не прекращался ни на минуту. Горные речечки Звараш и Шпачкив, которые еще недавно можно было просто перешагнуть, превратились в бурные потоки, перехлестывающие через дорогу и мосты. В тех местах, где дорога подходила к основному руслу Сирета, я инстинктивно прижимался к горе. Было что-то завораживающее в могучем движении мутной воды,