Христианство и страх - Оскар Пфистер

Чтобы охарактеризовать отношение неопротестантизма к страху, пришлось бы начать издалека и прежде всего – рассмотреть христианское влияние на социальные отношения, показать христианскую деятельность во имя любви, ибо с самых ранних времен христиане догадывались, что оно в силах избавить от страха и устранить все, что мешает любви. А там, где об этом не догадывались, часто вспоминали, что к любви призывал Христос, и здоровый инстинкт открывал освобождающий путь, однако, к сожалению, больше как лесную тропинку, а не шоссе. Мы должны были бы говорить о влиянии христианства, как желаемого, так и настоящего, на политику. Мы бы увидели, что оно не раз показалось неверным тому, кто хотел, чтобы Его учеников связали узы любви и мира и те не обращали внимания на материальные блага, почести и временную власть; тому, кто требовал богоугодной доброты, истины и справедливости, а не навязывал силой библейские представления, символические ритуалы или даже достижение сильных чувств утешения и счастья, как бы высоко они ни ценились.

Рамки нашего исследования не позволяют нам заниматься этим и требуют от нас посвятить себя рассмотрению основных принципов христианского обращения со страхом. Да, в прошлом изначальные намерения христианства болезненно искажались; к несчастью, оно стало причиной ненужных страхов, от которых должны отказаться любая здоровая религия, нравственность, богословие и антропология. Но доктрина любви и путь ее претворения в делах в высшей мере способствовали одолению страха, терапевтически безупречному и создающему высокие человеческие ценности. Нам просто нужно следить за тем, чтобы случайно не перейти границы психологических методов, намеренно установленные нами.

Наше историческое исследование подтвердило, что борьба со страхом, особенно с муками совести и страхом, рожденным чувством вины, является одной из важнейших задач христианства и имеет огромное значение для расширения его представлений о вере, культе и жизненном устройстве в целом. Это понимал и Адольф Гарнак, когда писал в своем комментарии к Рим. 8:15: «Собственно, существует только одно ощущение беды и злосчастия – это страх. Ведь если посмотреть более внимательно, то за каждым страданием и болью стоит страх. И хотя он, может быть, очень разнообразен – страх потерь, страх плохих последствий, страх пустоты и одиночества, страх перед будущим, страх смерти, – в конце концов, это один и тот же страх, а именно страх разрушения жизни извне или изнутри. И можно сказать, что настоящее зло в жизни – это страх. Если бы мы совершенно ничего не боялись, то с этого момента мы стали бы счастливыми людьми, ибо гарантированное чувство уверенности в жизни беспрепятственно восторжествует над жизненными комплексами. Счастье зависит только от того, испытывает ли человек больше или меньше страха. И то, может ли человек улучшить свою жизнь, принести радость и утешение, связано только с тем, насколько он сам свободен от страха… Так это и в Евангелии. “Не бойтесь“ – это почти везде первые слова евангельских вестников, так говорят апостолы, ангелы и Сам Господь Иисус»[907].

«И другой апостол говорит ясными словами, что этот отцовский дух любви побеждает и изгоняет любой страх… Что же с нами может случиться, если мы находимся под защитой Бога, и какое зло может нам сделать время, если мы в Завете с Богом принадлежим вечности – мы и те, кого мы любим!»[908]. Христианство является – и этого никогда нельзя забывать – борьбой со страхом, чудовищным страхом жизни, от которого полностью не застрахован никто из тех, кто не несет в себе совершенной любви. Христианин и светский врачеватель душ в определенном смысле бьются с одним и тем же врагом.

Но врач и христианство, излечивая страх, необязательно преследуют одну и ту же цель. Врач считает своей обязанностью только устранить болезненный страх и дать клиентам нормальное чувство радости и работоспособность, порой в ущерб морали или религии, например, когда вызвавший страх конфликт между совестью и страстями улаживается за счет разрушения моральной инстанции. Некоторые врачи беззастенчиво советуют заняться онанизмом, посетить бордель или совершить супружескую измену, другие ненавидят такие средства и их моральные последствия, которые иногда рушат всю жизнь и ее ценности, если человек не в состоянии нести за них ответственность.

С другой стороны, христианство, как было показано в нашем историческом исследовании, в различные периоды способствовало возникновению страха и наносило ущерб. Тревожные фантазии и ограничения влечений рождали страх, прежде всего угрызения совести и страх вины, которые Фрейд, с медицинской точки зрения, признает нормальными. Христианство дало набожность, но вместе с ней – немало личных и массовых неврозов. При защите от них у христиан или даже у целых христианских общин возникали навязчивые идеи, истерические симптомы, депрессии и даже маниакальные возбуждения и другие признаки болезни, которые должны бы внушить любому христианину немалые опасения, если у него все нормально с совестью.

Есть еще одно обстоятельство, которое справедливо запрещает врачам излечивать страх, нарушая нравственные нормы, а христианам не дает уповать на чрезмерный аскетизм и забывать о медицинских соображениях. Фрейд доказал, что топорное и грубое предписание удовлетворения инстинктов кратчайшим путем даже с чисто медицинской точки зрения следует назвать предосудительным[909], и необходимо разрешить моральный конфликт чисто, чтобы оказать удовлетворительную помощь страдающему от страха. Как улаживать конфликт, он не указывает, а оставляет клиенту решать, в соответствии с какими моральными или аморальными убеждениями выполнять эту задачу, однако нельзя забывать, что личность врача является решающей при принятии решения. Я сам часто видел, как больной вроде бы уверялся в исцелении после примитивной уступки инстинктам, но потом страх только усиливался, а вместе с тем усиливалась и ненависть к лечащему «советнику».

И врач, который вредит моральным убеждениям клиентов и плохо соблюдает интересы их индивидуального и социального здоровья, и христианский душепопечитель, оставляющий без внимания индивидуальные и социально-терапевтические аспекты, согрешает против своего святого дела. Ведь там, где тревожные фантазии, лишенные компенсации, угрозы, отказы в осуществлении влечений при неправильном христианском душепопечительстве создают тяжелый невротический страх, там христианские средства утешения чаще всего применяются слишком поздно и нравственно-религиозного улучшения радикально не происходит. Страх вызывают потери в любви, точнее – потери любви в христианском смысле. Первичные влечения, скованные культурой, могут прорваться и стать главенствующими, догматические и культовые навязчивые образы высасывают силы, которые, согласно учению Иисуса Христа, являются центром благочестия и нравственности, – и из-за потери сил мы не можем использовать их так, как того требовал Христос. Христианин-невротик невротизирует само христианство и превращает его в систему, которая имеет только некоторые внешние совпадения с намерениями основателя, но по существу им принципиально противоречит, даже когда прославляется и обожествляется имя Христа. Так прегрешения против пророчески установленной и воплощенной Иисусом религиозной терапии приводят к истощению, недоразвитию, уродованию самого христианства. Я не говорю, что назначение христианства ограничивается решением вопросов индивидуальной и коллективной гигиены. Об этом не может быть и речи. Но как наилучшее воспитание разрушает свое создание, если при этом подрывается здоровье воспитанника, так же действует и христианство, если оно небрежно к терапии и рушит здоровье людей и общества в целом.