Семь клинков во мраке - Сэм Сайкс

– Мудрейший революционер превращается в бормочущего фанатика, когда слышит слово «Империум». Самый мудрый маг становится мешком костей, когда слышит песнь Госпожи. Просто слова. Имена. Ничего больше, но они меняют людей. – Он оглянулся через плечо. – Мне интересно, какое у тебя слово.

– Сэл, – прошептала я. – Сэл Какофония.

– М-м-м. – Он повернулся и посмотрел назад, на далекие руины Последнесвета. – Что, как думаешь, происходят с людьми, которые слышат это имя?

Кэврик развернулся и подошел к Лиетт, хватая ее за плечо. Она зарычала, размахивая пером, как кинжалом:

– Не прикасайся ко мне! – закричала она. – Тут все очень тонко. Если я не сделаю все идеально, она может…

– Линия революционеров прорвана, – перебил Кэврик. – Они отступают. И направляются сюда. Нужно уходить прямо сейчас, или…

– Я не могу ее сейчас передвигать. Она не готова. Мне нужно еще время.

– У нас нет времени!

Они препирались. Выкрикивали слова, которых я не слышала. В конце концов Лиетт опустила голову, вздохнула и собрала свои вещи. Вместе они подняли меня и понесли к Железному Вепрю. Мужчина с кремневым взглядом продолжал наблюдать за далекой войной. Никто его не замечал. Я не стала его окликать.

Когда дверь Вепря захлопнулась, а двигатель взревел, он исчез.

– Ты же знаешь, что умираешь.

Я не знала, сколько пробыла без сознания. Не знала, как он сумел вернуться в Вепря. Но стоило открыть глаза, я увидела его ухмылку, горящую в темноте. Огонь уже потускнел. Блеск его глаз затягивала тень. Его было труднее рассмотреть в темноте.

– Ее сигилы не работают. И алхимия, которую она применяла, тоже. Как и мертварево, которое она носит на поясе и о котором никогда не рассказывала, поскольку знает, как оно тебя нервирует.

Я знала, что он прав. По леденящей свинцовой тяжести в руках и ногах, по холоду, проникающему под кожу. Я часто думала о том, каково это – быть приглашенной за черный стол. Буду ли я в последние мгновения паниковать и кричать? Или темнота покажется мне уютной и комфортной, как тонкое одеяло в зимнюю ночь?

Мне и в голову не могло прийти, что, когда наступит темнота, мне будет все равно.

– Безумно скучно, да? – спросил мужчина, словно подслушав мои мысли. – В каждой опере есть стихи о мучительной смерти, но мне всегда они казались скучными. Пара тяжелых вздохов, несколько последних мыслей, а потом, – он выпустил изо рта струйку дыма, – ты просто исчезаешь. А еще столько осталось дел.

Он был прав. Еще столько нужно сделать, а во мне так мало осталось. Слишком много ударов, слишком много крови потеряно…

– О, кровь здесь ни при чем, – сказал он. – Ты потеряла кое-что другое. Я, конечно, понимаю, что ты сейчас умрешь и все такое, но почему бы тебе не послушать меня?

Он поднялся со скамейки, подошел ко мне. Тени цеплялись за него, скользили по склоненному лицу.

– Сейчас не время для долгих рассказов, правда? У тебя осталось так мало драгоценного времени. – Его пальцы скользнули по моим шрамам. – Я чувствую, как твое сердце замирает, становится черным внутри тебя. Я слышу плач твоей любовницы, когда она будет стоять над твоим остывающим телом через десять минут. Вижу черную землю, в которой тебя похоронят.

Его глаза сузились до щелок. Ухмылка стала оскалом, присыпанным пеплом и сажей. Лицо исказилось, превратившись в отталкивающее медное месиво.

– Все наши планы, – шептал он, – будущее, которое мы принесем, разрушения, которые мы учиним, сделка, которую мы заключили… все впустую. И все потому, что ты не смогла убить, когда у тебя был шанс.

– Это не моя вина, – хотела возразить я, но не смогла заставить губы шевельнуться. – Вмешался Тальфо. Гальта устроила засаду. Я должна была спасти…

– Кто это запомнит? – прервал он мои мысли. – Мы ничего не оставляем после себя, кроме имени. Мое имя построило Империум. Мое имя открыло Шрам. Мое имя вселяло в нолей ужас сотни лет. А твое?

Он покачал головой. Изо рта сыпались гаснущие угольки.

– Ты исчезнешь под слоем грязи. Твое имя забудут все, кроме людей в этом железном гробу. И какие бы планы ни строил Враки Врата, добьется ли он успеха или потерпит поражение, выживет или умрет, он будет думать о Сэл Какофонии только мимолетно, как о дурном сне неудавшегося честолюбия.

Не думала, что во мне еще хватит чувств, чтобы ощутить такую боль. Но такова реальность: знать, что люди, сотворившие со мной такое, никогда не пожалеют о содеянном, никогда не увидят направленное на них дуло Какофонии…

Внезапно смерть показалась не такой уж плохой штукой.

– Твое время здесь подходит к концу, – прошептал он. – Ничего, кроме пары кусочков металла и клочка бумаги. Ты умрешь и исчезнешь из этого мира, не оставив после себя даже Праха, чтобы помнили. Твоя песня станет тишиной… только если…

Он наклонился ко мне так близко, что я почувствовала запах пепла в его дыхании, так близко, что услышала песню в его голосе. Темный и монотонный звук из глубины, более глубокой, чем плоть или призрак.

– …ты не найдешь причины вернуться.

Мутнеющим взглядом я смотрела на него, выискивая ответ в обжигающей улыбке.

Лиетт, я подумала. Я должна выжить. Ради нее.

– Ее имени не хватило, чтобы удержать тебя от убийства. Его хватит, чтобы удержать тебя от смерти? – Угольки гасли один за другим между его губ. – Что еще?

Я должна остановить Враки. Защитить людей, которых он ранил.

– Если бы тебя интересовали люди, ты бы носила другое имя. – Провал его рта почернел, струйки дыма потянулись прочь. – Действительно ничего больше не осталось?

Я стиснула зубы. Все не может закончиться так. Мне столько еще нужно сделать.

Я все еще должна его убить. Должна убить их всех.

Я почувствовала теплое сияние.

– Продолжай.

Открыв глаза, я увидела, что угли вновь оживали в нем. Губы изогнулись в улыбке.

Они забрали мою магию.

– Еще.

Огонь наполнил его рот.

Они отняли у меня небо.

– Еще.

Пламя охватило его бороду, волосы, одежду, сжигая их дотла.

Они предали меня, пытались убить, отняли все, что у меня было. Они должны умереть. Они должны страдать.

Пламя поглотило его, поглотило Лиетт, внутренности Вепря затопило огнем. Оно не трещало и не посмеивалось, как подобает пламени. Огонь пел уродливую темную песню на языке, которого никто не знал. Она лилась из его улыбки, эта обжигающая песня, он запрокинул голову и рассмеялся.

– ЕЩЕ!

Эрес ва атали! Эрес ва атали.