Битва за Лукоморье. Книга 2 - Роман Папсуев

– Мадинка!

Царица вздрогнула, услышав зычный голос мужа. Придворные, парубки и слуги, столпившиеся на крыльце, снова принялись, расступаясь, поспешно кланяться.

Гопон сбежал по устеленной коврами лестнице не просто торопливо, он скакал через две ступеньки. Глаза у царя запали за эти несколько суток еще сильнее – и блестели сухо и горячо, как в лихоманке. Скулы на землистом от бессонницы лице обтянуло еще резче. От щек Мадины, сразу это заметившей, тоже отхлынула кровь. Когда Гопон появился на крыльце, царица встретила супруга таким взглядом – реку до дна посреди лета заморозить можно. Но теперь ясно видела сама: Добрыня не лгал, рассказывая о том, как беспокоился за нее муж.

Гопон сгреб жену в охапку. Мадина ни слова вымолвить не успела, ни крутую бровь холодно выгнуть, ни отстраниться. Царь-богатырь подхватил ее как пушинку на руки и крепко прижал к широченной груди – так, что дочь Милонега сдавленно охнула. Целовал он Мадину долго. На виду у всех, не заботясь, что об этом подумают. Да и то сказать: при дворе давно привыкли и не к таким его чудачествам да прихотям. Ну, соскучился пылкий царь по красавице-супруге – дело молодое, всякому понятное.

– Ой… Задушишь же, леший… Пусти! – с трудом выдохнула Мадина, уперевшись ладонями мужу в обтянутую голубым шелком рубахи грудь.

Гопон неохотно поставил ее наземь. Щеки у царицы вовсю рдели, почти сравнявшись цветом с ее платьем – и не только от поцелуев мужа. Добрыня понимал: Мадину грызет совесть. Пусть и считает молодая государыня по-прежнему, что, решив проучить супруга, была права. А в глазах Гопона плескалось столько неприкрытой и беззащитной радости, что вся неприязнь Добрыни к сумасбродному алырскому царю куда-то отступила.

Нет, пара эти двое, царь-наемник и его упрямая и гордая царица – все-таки загляденье! Мадина могла что угодно говорить в пылу обиды, но мужа она любила. Ничегошеньки в ней к Гопону не остыло.

– Я – твой должник, Добрыня Никитич, – понизил голос алырский царь. – Как ты ее нашел-то? Где баканцы ее в плену держали?

Великоградец не сомневался: это будет первое, о чем царь-наемник его спросит. Но Милонегова дочь за спину Добрыни прятаться не стала – и решила объясниться с мужем сама и сразу.

– Баканцы здесь ни при чем. Не крали они меня, – Мадина вскинула голову, но ее голос тоже прозвучал тихо – и неожиданно мягко. – Всё тебе расскажу как есть. Только давай не здесь… Устала до смерти, прилечь бы поскорее.

Гопон нахмурился. Сбитый с толку и вконец ошарашенный, он ничего не понимал. Совсем. Но, похоже, про себя согласился: пусть все загадки чуть погодя прояснятся сами. Главное – жену ему вернули, а прочее – не так уже и важно.

– Как прикажешь, солнце мое, – покладисто ответил царь-богатырь. Он снова повернулся к воеводе: – А ты, Добрыня Никитич, проси у меня чего пожелаешь. Вижу теперь: всё, что про тебя говорят, – правда.

– Обещанное я выполнил, – глядя Гопону в глаза, произнес воевода. – Верю, что и ты от слова своего государева да богатырского не откажешься.

Лицом владыка Алыра не дрогнул. Только светлый прищур сузился – и потемнел.

– Слову своему я – хозяин. Раз уж его дал – сдержу, будь спокоен. Пусть хоть небо на землю рухнет!

Вырвалось это у Гопона неожиданно резко, с каким-то непонятным ожесточением. Но тут же лицо молодого царя вновь разгладилось, а взгляд, который он перевел с великоградца на жену, наполнился лаской и потеплел.

Добрыня вдруг подумал о Настеньке. Пожалуй, они с Мадиной могли бы поладить. Пускай обе на первый взгляд и разные – русокосая и синеокая дочь богатыря Микулы и кареглазая смуглянка-алырка, царская наследница. Смелости Мадине тоже не занимать, даром что она не поленица. Вон, в Черной пуще как храбро держалась, иному мужчине на зависть.

Хотя ту, кого шестнадцатилетней девчонкой на взморье цепями к камню трижды приковывали, отдав в жертву змеям-людоедам, трудно напугать лесными страхами. Добрыня помнил, как тяжко уронил при них с Василием боярин Славомир: «Отца Мадина так и не простила. Умом-то она понимает, почему Милонег Браниславич такой страшный выбор сделал: ведь судьба всего Алыра на весах лежала. А вот сердцем с отцом примириться не сумела. До самой его смерти…»

– Завтра, господин посол, встретимся в тронном зале, – коротко кивнул между тем Гопон. – Там наш договор и подпишем, и печатью скрепим, а сейчас ступай, отдохни с дороги. С людьми твоими всё хорошо, не тревожься. Покуда тебя не было, ни в чем нужды они не знали, никто им никакого бесчестья и обид не чинил. Да и обидишь таких, как же – скорей на дубу среди зимы груши вырастут!

Того, что алырский государь сделал потом, Добрыня почти ждал. С озорством прищурившись и широко по-мальчишески улыбнувшись, Гопон ловко вскинул ойкнувшую Мадину на руки. Повернулся – и понес ее к дворцовому крыльцу. Воевода успел увидеть: царица то ли обреченно, то ли с облегчением закрыла глаза – и прижалась щекой к плечу мужа.

У Добрыни с сердца точно с грохотом целая скала упала. Теперь он до конца поверил, что Гопон свое обещание сдержит.

* * *

Разговоров в отведенных посольству дворцовых покоях хватило до позднего вечера. Побратимы рассказали, и как напали на след царицы Мадины, и как перехватили беглянку и убедили вернуться к супругу. Приключения в Моховом лесу и в Черной пуще тоже молчанием не обошли. Эту часть рассказа взял на себя Василий. У него она вышла такой красочной, что его тезка Васька с Федькой и Сомиком слушали богатыря, затаив дыхание, боясь хоть словечко пропустить. Как мальчишки – сказочника. Да и остальных рассказ захватил, заставляя не единожды цокнуть языками.

– Эх, Казимирович, ну почему вы не меня с собой взяли, а Баламута? – с досадой ударил кулаком по колену Иван Дубрович. – Вечно ему везет!

– Да уж, свезло так свезло, – проворчал в бороду Богдан Меткий. – Раны-то его как сейчас? Яд с зубов болотников – не шуточки.

– Руку с перевязи он уже снял. Уезжали мы с постоялого двора – еще прихрамывал, но скоро забудет, где болело. Да и девчушка та, Милена, знахарское дело хорошо знает, – заверил соратника Добрыня.

– Так и есть. Лекарка она отменная, хоть еще и пигалица совсем, – кивнул Василий. – А парнишку рыжего, товарища ее, я себе с радостью в парубки бы взял. Смелый, толковый не по годам, мы с ним сдружиться успели, а такой дар, как у него, и вовсе на дороге не валяется – уметь нечисть видеть.

– Говоришь, Вася, Яромир у них, у проводников ваших, прощения попросил за то, что перед ними нос задирал? – недоверчиво хмыкнул Михайло Бузун. – Это что же в лесу сдохнуть должно было?

– Ну да, растет паренек, – усмехнулся Казимирович. – В бою с болотниками сердца не уронил, хоть и околдован был, морок сумел с себя сбросить. Вобьет ему в голову жизнь побольше ума-разума – цены нашему Баламуту Вышеславичу не будет.

Добрыня между тем не переставал думать: как прошел у царицы Мадины разговор с мужем? Если бы иного выхода не нашлось, воевода, может, и подыграл бы ради пользы дела алырской государыне, сочинившей для Гопона сказку о разбойниках-похитителях. Да только Мадина, хоть и крепко распалилась сердцем на своего сумасбродного супруга, в конце концов сочла, что семейного лада на обмане не построишь.