Преображение мира. История XIX столетия. Том I. Общества в пространстве и времени - Юрген Остерхаммель

папского правления, не иначе обстояли дела в случае Пекина, куда большую часть продуктов питания доставлялась по императорскому каналу из восточной части Среднего Китая. Турецкий султан непосредственно нес ответственность за обеспечение населения Стамбула пищей. От него ожидали не только гарантированного снабжения основными продуктами, но и защиты от ростовщичества и других злоупотреблений. Ситуация не изменилась и в раннем XIX веке[1014]. В городских низах, которые в Лондоне были особенно активными и опасными, скрывался революционный запал. Можно было манипулировать толпой или подавлять массы, но далеко не всегда удавалось держать их под полным контролем. Столица была местом, где с большой роскошью возводили на престол правителей или торжественно провожали их в последний путь. Даже в XIX веке в столицах еще казнили свергнутых властителей, в частности султана Османской империи Мустафу IV в 1808 году. Столица была сценой публичной демонстрации, символическим пространством, в котором политические представления о порядке находили свое воплощение в геометрических формах и каменном облачении. Никакие другие города так сильно не нагружены смысловым балластом и подчас контрастными пластами истории, как столицы. Репрезентативная архитектура столичных городов визуализирует специфические черты господствующей политической воли.

Столицы редко являются религиозными центрами высшего ранга, если не принимать во внимание Рим. Такие города, как Мекка, Женева или Кентербери, никогда не обладали функциями столиц в национальных рамках. Но при любом типе сакрализации монархии столицы становились ареной религиозных ритуалов. Китайские императоры династии Цин, к примеру, исполняли религиозные обряды в ходе всего года. Султан Стамбула был еще и калифом и, таким образом, главой суннитских верующих. В католической Вене после революции 1848 года укрепился альянс между троном и алтарем. Австрийский кайзер Франц Иосиф не упускал возможности участия в торжественных процессиях на праздник тела Христова и ежегодно в Страстной четверг исполнял ритуал омовения ног двенадцати старцев, тщательно отобранных из числа обитателей домов престарелых[1015].

И, наконец, столицы всегда стремились занять независимую ведущую позицию в сфере культуры. Это стремление не всегда увенчивалось успехом. Истинные культурные столицы не избираются правительствами или комиссиями. Они формируются благодаря не поддающемуся планированию коммуникационному уплотнению и развитию культурных рынков. Только таким образом возникает притягательная сила, необходимая для превращения города в культурный центр. Достичь этого удается не всегда. Так, например, Филадельфия в XVIII веке на некоторое время стала тем, чем стремилась быть, а именно «Афинами Нового Света». Ее преемник в качестве столицы США – Вашингтон – не смог достичь гегемонии в сфере культуры на фоне других городов США. Берлин вплоть до 1918 года тоже не мог занять лидирующей позиции культурной столицы в национальном масштабе, какими были Лондон, Вена или Париж.

В XIX веке возникло мало новых столичных городов вне границ испано-американских республик, где, как правило, бывшие центры колониальной администрации обретали новый статус государственных столиц. Исключительными случаями были, наряду с уже упомянутой Аддис-Абебой, главный город Либерии Фритаун – «настоящая» столица, отстроенная по европейским образцам[1016], а также Рио-де-Жанейро. После 1808 года он служил резиденцией португальской монархии, а с 1822 года стал столицей независимой Бразильской империи и был отстроен в стиле «тропического Версаля»[1017]. Важнейшими из новых национальных столиц в Европе были Берлин, Рим (он стал столицей Италии только с третьей попытки в 1871 году, сменив Турин и Флоренцию), Берн (избран в 1848 году «союзным городом» Швейцарской конфедерации) и Брюссель, который и в прошлом был столицей, но только после 1830 года, в качестве главного города новооснованного Бельгийского королевства, впервые объединил в себе все центральные функции государства. Интересен случай с Будапештом. В результате «компромисса» 1867 года он стал второй столицей Дунайской монархии. Он конкурировал с Прагой, и потому для него было крайне важно, чтобы та не приобрела столичного статуса. Будапешт, в действительности созданный только в 1872 году путем слияния Буды и Пешта, стал одной из крупнейших арен городской модернизации в Европе. В результате усиливающейся мадьяризации населения город в конце XIX столетия приобрел отчетливый национальный характер в культурном и этническом отношениях. В рамках внутренних имперских связей Будапешт продолжал находиться в напряженных отношениях с Веной. Таким образом, в Австро-Венгрии мы тоже обнаруживаем дуализм мегаполисов, который с особой отчетливостью заявил о себе в XIX веке по всему миру. Этот дуализм возникал благодаря сознательному размежеванию функций политического и экономического центров. Не только Вашингтон, но и Канберра, и Оттава казались тихими провинциальными городками по сравнению с бурлящими центрами промышленности, торговли и услуг, такими как Нью-Йорк, Мельбурн, Сидней, Монреаль и Торонто. Некоторые политические режимы вполне сознательно способствовали развитию подобной конкуренции. Так, паша Египта Мухаммед Али настаивал на Каире как своей столице, но при этом сделал намного больше для восстановления блеска пришедшей в упадок Александрии[1018]. В некоторых других случаях «вторые города» обгоняли первые благодаря силе буржуазного самоутверждения. Москва сравнительно безболезненно перенесла потерю столичной функции в 1712 году и стала главным центром ранней стадии индустриализации в России. Осака, которая после Революции Мэйдзи 1868 года получала лишь незначительную поддержку со стороны центрального японского правительства, все-таки смогла укрепить свою позицию как портовый и индустриальный город в жесткой конкуренции с Токио. На место бывшего антагонизма между сёгуном в Эдо и императором в Киото пришла модерная конкуренция Осаки как делового центра с Токио как местом нахождения правительства. В Китае серьезным вызовом резиденции императора – Пекину стал подъем Шанхая, который начался в 1850‑х годах. Причем подобной ситуации в централистской системе власти Китайской империи не возникало с XV века. Напряжение между консервативно-бюрократическим Пекином и либерально-торговым Шанхаем сохраняется и сегодня. Подобного типа дуализм, не всегда запланированный политиками, имел место и среди колониальных городов, прежде всего в самых старых колониях. Такие экономические центры, как Йоханнесбург, Рабат и Сурабая, опережали по рангу столицы своих государств: Кейптаун (потерявший в 1910 году административные функции столицы в пользу Претории), Фес и Батавию (Джакарту). Во Вьетнаме подобным же образом распределились роли между политической столицей Ханоем на севере страны (до 1806 года он служил резиденцией и только после 1889-го, при французах снова стал местом пребывания правительства) и экономическим центром страны – городом Сайгоном на юге. В новом национальном государстве Италия подобного рода конкуренция образовалась между Римом и Миланом. В Индии противостояние между городами стало расти, когда в 1911 году правительственный аппарат был перемещен из экономического центра – Калькутты – во вновь выстроенную столицу Нью-Дели.

В общем и целом нельзя не заметить, что в XIX веке лишь немногим городам мира удалось развиться до мегаполисов всеобъемлющего характера по образцу Лондона