Родники рождаются в горах - Фазу Гамзатовна Алиева

— Вуя, Жамалудин, в своем ли я уме? Что это? Откуда у тебя младенец? Почему ты с ним нянчишься? Где ты его взял? Почему мы ничего не слышали?

— Это сын мой! — сказал он, когда Ханича на минуту смолкла.

— А где его мать?

— Его мать, моя жена, умерла по дороге домой. Я ее похоронил. Вот мы и остались вдвоем с сыном.

Ханича развела руками.

— В ауле и не слыхали, что ты женат…

— Не успел написать… Хотел мать порадовать внуком…

Ханича всплакнула.

— Вместо радости — беда пришла. О горе, горе!

Жамалудин поднял бровь.

— Сын-то у меня остался…

Ханича на мгновенье замерла с открытым ртом.

— Я еще хочу тебя спросить, — зачастила она. — Где ты рос? В горах? Или среди дикого кустарника на песке? Война, наверное, тебя изменила? Даже соседям не сказал, что у тебя сын? А матери у него нет… Смотри — искромсал перину! — Женщина заплакала, увидев неумело сшитые подушки. — У нас дома швейная машина, пойду все приготовлю! Ой, слиток золота, вылитый отец! — С этими словами Ханича исчезла в дверях.

«Вот в такие черные дни только понимаешь цену женщине, нет у меня даже троюродной сестры», — подумал Жамалудин.

Ханича ушла ненадолго. Она принесла все, что по ее мнению, нужно было для колыбели. Удобно уложила мальчика и, покачивая люльку, запела:

Мой сыночек дорогой, баю, баю.

Пусть достанется мне, от невзгод постаревшей,

Пусть достанется мне, от забот поседевшей,

Горе, назначенное тебе!

Мой сыночек дорогой, баю, баю.

Пусть достанется мне, изнуренной заботой.

Пусть достанется мне, изможденной работой,

Горе, назначенное тебе!

Мой сыночек дорогой, баю, баю.

Пусть достанется мне, без кинжала убитой,

Пусть достанется мне, без нагайки побитой,

Горе, назначенное тебе!

Вслушиваясь в спокойное, ровное дыхание, она тихо сказала:

— Машаллах, машаллах, лучшего клада, чем колыбель, не найдешь на земле для младенца! — Обернувшись, уже от двери, спросила: — Как звать твоего сына?

— Как звать? — Жамалудин посмотрел на Ханичу. «Я еще никак его не назвал», — хотел он ответить, но вовремя прикусил язык.

Он думал об имени для ребенка, но никак не мог выбрать. Хотел назвать в честь своего отца, но рана в сердце была еще так свежа, окликать мальчика именем отца было бы тяжело. Вдруг вспомнил когда-то сказанные отцом слова: «Если у Жамалудина родится сын, я дам ему имя легендарного Хаджимурада. Нет для горца имени, достойнее этого».

Он забыл о Ханиче, замершей у дверей, и тихонько прошептал: «Хаджимурад». И сразу ему послышался звон сабель, свист пуль. В легендах и песнях этого героя сравнивали с гранитной горой, разлившейся горной рекой, неприступным ледником. Храбрость Хаджимурада не могла сломить никакая сила.

— Его зовут Хаджимурад! — громко сказал Жамалудин, вспомнив, что Ханича у двери ждет ответа.

— Как бы обрадовались твои отец и мать, дожив до такого дня. Перед смертью оба горевали, что не сбылась их мечта — подержать в руках внука! Вот, сынок Хаджимурад, лег ты в колыбель. Дай аллах, чтобы мы увидели и день, когда ты укротишь коня. Дай аллах, чтоб тобой гордился весь аул, чтоб ты был украшением своего рода.

Неожиданно вошедшему в дверь Хирачу она рассказала все о Хаджимураде, не дав Жамалудину вставить ни одного слова.

— Что же, пошли бог здоровья новому мастеру из рода Хамзатовых! — сказал Хирач, и пожал Жамалудину руку. Подумав, Хирач произнес:

Чтоб красивым он был,

Как Камил Башир.

Чтоб мужественным он был,

Как Хаджимурад.

Чтобы мастером он стал

Лучше, чем Жамалудин.

Чтобы там, где полно,

Он бы ел да пил,

А где пусто, чтоб там

Плясать выходил.

Чтоб к работе привык,

Чтоб науки постиг.

Чтоб красавицы аула

О нем вздыхали.

Так появился в ауле сын Жамалудина — Хаджимурад.

XV

В ауле говорили: что за человек этот Жамалудин — каменный Магомед. Характер его стал изменчив, словно сердце вдовы в весенний день. Вдруг он становится веселым, разговорчивым, общительным. А иногда помощник, работавший с ним, целый день не слышит от него ни единого слова.

От соседей Жамалудин держался на расстоянии. Лишь Субханат и Ханича смогли проложить дорогу к его сердцу. Остальные тоже старались как-то скрасить жизнь вдовцу, но он не принимал их забот. Хотели они помочь и его сыну, росшему без матери, но не всегда могли угадать, как их внимание примет Жамалудин.

Через несколько дней после того, как все узнали о событии в доме Жамалудина, каменщик утром увидел на веранде глиняные кувшины с молоком. Жамалудин понял: соседи принесли Хаджимураду. Он обрадовался, но и огорчился: «Вот пришло время — стал я достоин жалости! Нет! У меня еще, слава аллаху, руки целы. Смогу и без чужой помощи вырастить ребенка!» Он к кувшинам не притронулся.

Жамалудин вечером сидел у очага и ласкал Хаджимурада. Вдруг, с шумом открыв дверь, в комнату вошла с огромным кувшином Субханат. Она, не сказав ни слова, наполнила молоком все кувшины, стоявшие на полке.

— Приток, что отделяется от речки, пересыхает на солнце. Ты не чуждайся соседей, они не убили человека из твоего рода и не сожгли твоего дома. Тебе не нужна наша помощь — и люди обойдутся без твоей! Патимат и Хатун принесли молоко, ты его не взял. Они теперь хотят заплатить тебе за то, что ты им чинил дом…

— Что ты? — Жамалудин встал. — Я ни за что не возьму денег за стену, что построил вдовам погибших на войне.

Субханат, помолчав, заговорила:

— Ты делаешь людям добро, — слава и честь тебе! Но и у людей есть сердца. Они тоже хотят отплатить тебе добром. Гора без другой горы обходится — другого жребия не знает, а человек без человека обойтись не может. Люди живут вместе в аулах и городах, а не прячутся, как дикари, поодиночке в скалах. Они должны помогать друг другу в трудные минуты. Зачем же ты всех чуждаешься? Когда наши родители были живы, они от твоих не отступали, как тень от дерева в летний день. Если готовили что-то вкусное — угощали друг друга. Умер мой отец, твой отец пришел к нам и сказал моей матери: «С этих пор я буду тебе отцом и братом». Он не дал мне почувствовать сиротство. Вот теперь твой сын остался без матери, а ты даже не желаешь принять для него миску молока.

— Я не