Платформа - Роджер Леви

– Пайрева, – сказал он вдруг. – Пеллонхорк…

– Конечно. Прости. – Рейзер машинально взяла его за руку. Та была безвольной. Она отпустила ее. – Чем ты займешься, когда мы отсюда выберемся?

– У меня есть только мой сарк и Песнь. Я буду там.

– Но ты говоришь, что создал «ПослеЖизнь». Тебе ведь, наверное, нужно ей руководить. Или хотя бы присматривать за ней. Это же такое великое изобретение, тебе наверняка хочется быть к нему причастным.

Ничего. Может, она его подловила? Но это был не вопрос.

– Алеф, разве тебе не нужно ей руководить?

– Нет. Это было только ради Пайревы. Она умерла. «ПослеЖизнь» больше не нужна.

Таллен

Таллен не интересовался Алефом. Он проводил время, ухаживая за платформой, которая постепенно восстанавливала стабильность. Его сопровождали Беата и Лоуд, и разговоры с ними все еще успокаивали его, пусть и не так, как раньше.

– Как вы себя чувствуете, Таллен? – спросила Беата.

Ее лицо казалось пустым. И поза теперь выглядела другой, возможно, менее уверенной. Но вопрос был словно отягощен заботой. Или это ему показалось?

– Вы не устали? – спросил Лоуд.

– Нет, – ответил он. – Я свободен от импульсов. Я снова понимаю себя.

Платформу он теперь понимал почти идеально. Алеф настроил его имплантаты так, что признаки поломки ощущались как тепло и удовольствие, и лечить платформу было приятно. Ходьба радовала его. Мехи поторапливали. Коридоры были ярко освещенными и надежными. Челомехи шагали по бокам от него, словно верные спутники.

Спустя какое-то время Беата спросила:

– Вы скучаете по клетке?

– Нет, – сказал Таллен. – Это была часть программы, которую в меня внедрили. Теперь мне хорошо без нее. – Он подвел мехов к дефекту в одном из резервуаров, и, когда те занялись починкой, Лоуд задал неожиданный вопрос:

– Таллен, что такое воспоминания?

Беата отступила на несколько шагов, повернулась к Лоуду и спросила у него:

– Почему мы этим интересуемся?

Таллен остановился и посмотрел на челомехов. Впервые они не обращали на него внимания. Они глядели друг на друга.

– Ты обладаешь воспоминаниями, Беата?

– Я обладаю временной базой данных о Таллене и постоянной базой данных о платформе. Я обладаю способностью учиться и адаптироваться.

– Я обладаю воспоминаниями, – сказал Лоуд. – Я обладаю печалью. Таллен, что такое печаль? Это то же самое, что воспоминания?

Таллен не знал, что сказать, как отреагировать. Мехи закончили работу над дефектом, а он чувствовал себя немного опустошенным. Он до сих пор не привык заново к настоящим ощущениям тела и разума.

– Печали без воспоминаний не бывает, – ответил он Лоуду.

Лоуд начал подрагивать.

– Значит, память – это плохо?

– Нет, – сказал Таллен, хотя это казалось ему неподходящим ответом.

– Я не понимаю, Лоуд, – сказала Беата. – Твои базы данных, должно быть, повреждены.

На ее лице стремительно сменялись выражения.

– Диксемексид оставил что-то во мне, – сказал Лоуд. – Может, это печаль?

Он пошел дальше. Таллен с Беатой двинулись следом. Таллен осознал, что раньше впереди всегда шел он. Коридоры освещались перед Лоудом и темнели за их спинами.

– Их технология, должно быть, превзошла нашу, Лоуд, – предположил Таллен. – Окукливание челомеха. Не знаю, что изменил в тебе приход Диксемексида или его уход, но помочь я не могу. Прости.

Они долго шли молча. Неужели челомехи размышляли?

В конце концов Таллен сказал:

– Тебе нужно поделиться этим, Лоуд. Я не знаю, что для тебя сделать. Может, однажды Диксемексид вернется.

Хотя, после Пеллонхорка, захочется ли неназываемой планете снова выходить на контакт?

– Я не помню его, – сказал Лоуд, – но обладаю его воспоминаниями. Воспоминаниями о печали. Как такое возможно?

– Печаль – это человеческое, – ответил Таллен, не останавливаясь, – а делиться – в человеческой природе.

– Я хочу ею поделиться, – сказал Лоуд.

И Беата немедленно ответила своему компаньону:

– Я хочу ее разделить.

– Но я не могу, – сказал Лоуд.

– И я тоже не могу, – сказала Беата.

– Мы оба одиноки, – сказали они хором.

– Это тоже человеческое, – объяснил Таллен. – Мне жаль.

Он обогнал их, почему-то не желая, чтобы они заметили слезы в его глазах. Слезы по челомехам? По себе?

– Нам всем жаль, – сказал ему вслед Лоуд.

– Но не все мы – люди, – сказала Беата.

Рейзер

Каждый день, когда Рейзер заканчивала беседу с ним, Алеф заползал в свой сарк и спал. Она наблюдала за ним. Из-за растрепанных волос и покрытых угрями щек он напоминал ребенка. В сарке, подозревала она, Алеф был настолько близок к покою, насколько это вообще было возможно.

– Давай вернемся к «ПослеЖизни», – сказала она как-то утром. – Расскажи мне, как был открыт нейрид.

– Он не был открыт.

Рейзер больше не испытывала нетерпения или недовольства в такие моменты.

– Значит, изобретен. Или создан. Расскажи мне, как ты это сделал. Или кто это сделал.

– Он не был создан или открыт.

Рейзер предприняла еще несколько попыток переформулировать вопрос, ничего не добилась и продолжила:

– Расскажи мне о секретных больницах, в которых лечат тех, за кого проголосовали.

– Больницы – это предпоследний этап цикла.

– Алеф, ты невозможен. Каков последний этап цикла?

– Последний этап – это история о возвращении.

Рейзер встала и начала ходить из стороны в сторону. Платформа покачивалась у нее под ногами.

– Я стараюсь помочь тебе, как могу. Ты что, намеренно так отвечаешь?

– Да. Я всегда отвечаю намеренно.

– Ладно, – сказала она, не в силах сдержать улыбку при виде его серьезного лица. – Каков первый этап цикла?

– Первый этап – это Жизнь.

– Тогда расскажи мне, что такое Жизнь.

– Жизнь – это созданная алгоритмами смесь собранной в Песни персональной информации и наблюдений сотрудников. – Он помолчал и добавил: – Рейзер – очень хороший сотрудник.

– Ты ведь Синт, да? – сказала она. – Я это знаю.

– То, что ты называешь Синт, является побуждающей программой, смоделированной на моей основе. Я слежу за ее работой и периодически вмешиваюсь. Она не называется «Синт». Ты любишь болтотреп.