Наследники Шамаша. Рассвет над пеплом - Alexandra Catherine

— Какой ты чуткий, — ласково улыбнулась та.

— В моей жизни мало людей, которыми бы я дорожил по-настоящему. Но ты стала одним из таких… И мне бы хотелось, чтобы ты, наконец, вернулась домой. Ты тоскуешь по родным.

— Тоскую, — вздохнула Ишмерай. — Но Хладвиг…

— Что Хладвиг? — зло отозвался Александр. — Если ты боишься его и выходишь за Бернхарда ради защиты, с тем же успехом ты можешь выйти замуж за любого другого влиятельного богача в этом забытом Богом краю, если тебе так хочется! Поверить не могу, Ишмерай, неужто ты не понимаешь, что сулит тебе эта свадьба? Ты никогда не попадёшь домой! А если Бернхард узнает о твоей истиной судьбе, о твоих черных каракулях на коже, которые ты не сможешь долго скрывать, он сожжёт тебя! Он фанатик не хуже Хладвига. Я не думаю, что этот человек умеет любить бескорыстно! Он уже не может терпеть и вечно предлагает тебе что-то в обмен на замужество. Ты не сможешь полюбить его.

— Почему ты так уверен?

— Ты ещё откроешь на него глаза. Он жесток. Да и чести у него не так уж и много.

— Как можешь ты говорить мне о чести?! Весь Аннаб говорит о ваших с Вильхельминой отношениях, которые зашли слишком далеко, чем просто… — она запнулась, покраснев от злости, странной горечи и обиды. — Слишком далеки, чтобы!..

— Чтобы что? — с вызовом осведомился Александр, глядя на неё внимательно, с угрозой.

— Вы — любовники! — с отвращением ответила Ишмерай, найдя в себе силы поглядеть на него с глубоким презрением. — И об этом все шепчутся!

— Мне плевать, о чём шепчутся люди, — мрачно ответил Александр. — В Архее, сбежав из дома, ты не слишком заботилась о своей репутации и чести своей семьи. Так зачем печься о ней теперь?

Ишмерай становилось все отвратительнее и больнее, и не могла она понять, за кого ей больно больше — за себя, за Александра или за кого-то ещё.

— Вильхельмина, быть может, любит тебя и желает пойти за тебя замуж, но ты!..

— Не думаю, что тебя волнуют разбитые мечты Вильхельмины. Она не нравится тебе. Здесь что-то другое.

— Если ты думаешь, что я ревную, ты глубоко ошибаешься! — выкрикнула девушка, топнув ногой.

— Да, именно так я и думаю, — ответил тот, усмехнувшись.

Ишмерай гордо выпрямилась и отчеканила:

— Думай, как тебе угодно думать, Сагдиард, и поступай так, как знаешь, но мне решительно всё равно, сколько ещё чужих постелей ты намерен нагреть.

Она начала складывать плед.

Александр, наблюдая за ней, презрительно усмехнулся и выдавил:

— Не так уж мы с тобой и отличаемся, Ишмерай. Я без смущения использую женщин для своего удовольствия. А ты без оглядки и без сомнений уложишь себя в постель убийцы и головореза. Ради чего? Ради защиты и, может быть, даже богатства.

Ишмерай будто обили кипятком, и все в ней закипело от злости, от боли, от обиды.

— Ты всё равно что шлюхой назвал меня прямо сейчас! — воскликнула она. — Бернхард желает на мне жениться!

— Хорошо, Ишмерай, — гаркнул тот, поднявшись на ноги. — Иди к Бернхарду, выходи за него замуж, укладывай себя в его постель, рожай от него детей, оставайся в Аннабе и будь несчастной всю оставшуюся жизнь. Я тебе более не помощник и не советчик.

Когда я вернусь в Архей, я скажу герцогу, что ты погибла. Ему будет легче пережить твою смерть, чем услышать о том, что его дочь вышла замуж за местного головореза и решила остаться с ним, отказавшись от семьи.

Ишмерай не выдержала. Она кинулась к нему с перекосившимся от обиды и злобы лицом, ударила его кулаком в грудь один раз, второй раз, третий. Александр стоял прямо и невозмутимо, встречая её отчаянный натиск, глядя на неё с холодным безразличием. Как она ненавидела этот лёд!

Ишмерай всхлипнула, схватила корзинку и быстрым шагом направилась в Аннаб. Она не знала, почему ей так не хотелось видеть его, но знала точно две вещи: ей до отвращения не хотелось выходить замуж за Адлара Бернхарда и не хотелось, чтобы Александр имел что-то общее с этой тщеславной женщиной. Лишь отбежав от Александра на приличное расстояние, девушка дала волю слезам.

Всех троих сожгли через три дня на главной площади Аннаба, где собралась целая половина города. Ханс Вайнхольд, потрясённый известием о смертном приговоре, разъярился так, что затрещал весь дом. Он бесновался и кричал, что Господь покарает этот город, что всех судей нужно самих отправить на костёр, что он не позволит никому, кто жил в его доме, присутствовать при этом зверстве. Закончилось все тем, что Мэйда расплакалась, а ужасно расстроенная Марта Вайнхольд заставила выпить супруга успокаивающих капель.

Ишмерай же не могла сидеть в доме. Она не могла поверить в то, что люди способны сжигать других людей за такие деяния как наговор, братание с дьяволом, танцы на ведьмовских шабашах. В этом мире тьма Кунабулы, Шамаша, Нергала казались всего лишь волшебными д̀ухами из древних легенд, давно ставших тенями. Если в Архее могли казнить во время войны с Кунабулой за служение Нергалу, то здесь, где самым страшным врагом была инквизиция, казалось, не было места ни для дьявола, ни для Бога. Люди сами не могли решить, в кого им верить.

Посему, пока Ханса Вайнхольда успокаивали заботливые руки жены и дочери, Ишмерай надела плащ и выскользнула из дома через черный ход.

Главная площадь Аннаба, всегда нарядная, заполненная торговыми рядами, флажками, цветами, лентами и смеющимися людьми, сегодня тоже была многолюдна — только люди не смеялись, а на фоне флажков, цветов и ленточек появились три высоких столба, подножия которых были обильно усыпаны хворостом и дровами. Рядом с помостом расположился длинный стол с разодетым судьёй и самыми важными людьми города. Ишмерай искала среди них Бернхарда, но не нашла, и сердце её накрыло облегчение. Не увидела она и Александра. Но Хладвиг Хёльсгрубэ стоял недалеко от стола. Его ледяные безжизненные глаза не выражали ничего.

Девушка смогла протолкнуться к стене одного из домов и встать на небольшое возвышение. На