Мотылек - Анри Шарьер

Я поднялся на ноги и свистнул. Волна в очередной раз выплеснула меня из самой глубины на гребень, и я снова увидел Сильвена. Он стоял на плоту, обратившись лицом в мою сторону. Сильвен помахал мне свитером. Затем мы еще раз двадцать поприветствовали друг друга таким манером, прежде чем снова уселись на мешки. Получилось так, что волны в удивительном ритме одновременно поднимали и опускали нас, и, очутившись на гребне, мы каждый раз салютовали друг другу. На вздыбе двух последних волн Сильвен протянул руку в сторону леса, который уже просматривался в деталях. Осталось не более десяти километров. Я потерял равновесие и шлепнулся задницей на плот. Еще бы! Увидеть друга и лес. Да еще так близко! Чувство огромной радости охватило меня. Я так расчувствовался, что даже разрыдался, как мальчишка. Сквозь слезы, очистившие глаза от гноя, я различаю тысячи мельчайших кристаллов всевозможных расцветок. В голове мелькает глупая мысль: церковные витражи. Сегодня с тобою Бог, Папи. Только среди стихий природы – океанского простора, ветра, бесконечных волн, огромных зеленых лесных массивов – осознает себя человек бесконечно крохотным существом в сравнении со всем окружающим. И только тогда, быть может, вовсе не ища Бога, он находит Его и притыкается к Нему. Не так ли и я, погребенный и проведший тысячи часов в мрачных подземельях, куда не проникал ни один луч света, чувствовал Его в темноте? И сегодня под лучами восходящего солнца, – восходящего, чтобы пожрать все слабое, не способное противостоять огненной силе, – я воистину прикоснулся к Богу: я почувствовал Его во всем – в себе и вне себя. Он даже прошептал мне на ухо: «Ты страдаешь, и тебя ждут еще страдания. Но на этот раз Я решил быть с тобой. Ты будешь свободным и победишь, Я обещаю тебе».

Я не получил религиозного воспитания, не ведал даже азбучных истин христианской религии. В своем невежестве я дошел до того, что не знал, кто был отцом Иисуса – плотник или караванщик – и действительно ли матерью Господа была Дева Мария. Никакое темное невежество, однако, не помешает обрести Бога тому, кто ищет Его. Он встретит Его и узнает в ветре, море, солнце, лесах, звездах и даже в рыбах, щедро посеянных Им на пропитание человеку.

Солнце поднялось быстро. Должно быть, сейчас около десяти утра. От пояса до головы я полностью высох. Смочил полотенце и замотал его на голове тюрбаном. Надел свитер, поскольку плечи, спину, руки сильно припекало. Даже ноги, больше всего находившиеся в воде, стали похожи на пару вареных раков.

Чем ближе побережье, тем сильнее притяжение к нему, и волны накатываются почти перпендикулярно линии берега. Лес просматривается уже довольно хорошо, это дает мне веское основание предположить, что за каких-то четыре-пять часов мы покрыли утром порядочное расстояние. Еще в свой первый побег я научился определять дистанцию. Если уже хорошо различаешь предметы, значит осталось не более пяти километров, а я сейчас отличаю даже деревья по ширине стволов. С высокого гребня я вижу огромное дерево: оно лежит поперек волн, а его листва полощется в море.

Дельфины и птицы! Не приведи господь, если дельфинам взбредет в голову позабавиться моим плотом. Мне доводилось слышать рассказы о том, что они имеют привычку толкать к берегу деревья-плывуны или людей. Последних они даже могут утопить носами из самых лучших побуждений помочь. Но, кажется, пронесло. Три или четыре дельфина только описывают круги из простого любопытства узнать, что же это такое. Меня они не трогают и плывут прочь. И на том спасибо!

Полдень. Солнце стоит прямо над головой. Определенно, хочет сварить меня заживо, приготовив крутой бульон. Глаза беспрерывно слезятся, с носа и губ слезла кожа. Волны стали короче. Яростно, с оглушительным грохотом несутся они к берегу.

Сильвен почти не пропадает из виду – он постоянно у меня перед глазами. Волны уже невысокие. Он поворачивается ко мне время от времени и машет рукой. По-прежнему на теле ничего, только полотенце на голове.

Да это уже не волны, скорее, широкие перекатывающиеся валы, устремленные к берегу. На их пути определенно лежит наносная гряда, о которую они дробятся с характерным шумом и, пенясь, мчатся дальше к лесу.

До берега не более километра. Я вижу белых и розовых птиц с аристократическими хохолками. Они прохаживаются туда и сюда, что-то выклевывая из грязи. Тысячи и тысячи птиц. Ни одна из них не взлетает выше двух метров. И то для того, чтобы не замочить и не запачкать дивное оперение. А пены полно, и море кругом грязно-желтого цвета. До суши уже так близко, что я различаю на стволах грязные полосы – следы высоких нагонных паводков.

Шум пенных валов не способен заглушить резкий многоголосый крик водоплавающих охотников. Хлюп! Хлюп! Задержка. Хлюп! Еще продвинулся на два-три метра. Плюх! Все – сел на мель. Не хватает глубины, чтобы двигаться к берегу. Судя по солнцу, уже два часа пополудни. С момента отплытия прошло сорок часов. Это было позавчера, в десять вечера, спустя два часа после начала отлива. Значит, отсчитали седьмой прилив, и то, что я на мели, вполне нормально: закончился отлив. В три часа начнется новый подъем воды. К вечеру я уже буду в лесу. Сейчас проверим цепь, чтобы не сорвало с мешков в самый опасный момент, когда валы понесутся над головой, а глубина еще будет недостаточной, чтобы сдвинуть плот с места. Два или три часа придется подождать, перед тем как снова оказаться на плаву.

Сильвен в каких-то ста метрах справа от меня и чуть впереди. Он смотрит в мою сторону и руками подает знаки. Кажется, он хочет что-то крикнуть, но в горле не хватает воздуха, чтобы выдавить звук, а то бы я его услышал. И пенные валы затихли позади, а мы застряли в грязи, и, кроме птичьего гама, ничего не слыхать. От меня до леса метров пятьсот, а от Сильвена сто или сто пятьдесят. Сильвен несколько ближе к берегу. Но что он делает, дуралей? Слез с плота и стоит. В своем ли он уме? Ни в коем случае идти вперед нельзя – увязнешь. И с каждым шагом будет засасывать больше и больше, и он уже не сможет вернуться к плоту. Хочу свистнуть, но никак не получается. В бурдюке осталось немного воды. Смочил горло и опять пытаюсь крикнуть и остановить его. Не могу выдавить из себя ни звука! Снизу поднимаются и лопаются на поверхности пузырьки газа. Только сверху запеклась тонкая корочка, а под ней – топкая жижа. Попадешься в нее – пиши пропало!

Сильвен поворачивается в мою сторону, смотрит и делает знаки, смысл которых до меня не доходит. Я же широко размахиваю руками, как бы желая сказать: «Не двигайся! Не уходи от плота! Тебе не добраться до леса!» Он сейчас стоит за мешками, и я не могу прикинуть, близко ли, далеко ли он от своего плота. Сначала мне показалось, что близко, и сто́ит только упасть плашмя, как можно за него зацепиться.

И вдруг я понял: Сильвен отошел достаточно далеко, его засосало, и он не в состоянии сдвинуться с места, чтобы вернуться к плоту. До меня донесся его крик. Я лег на мешки пластом, вогнал руки в грязь и принялся грести что было силы. Мешки сдвинулись с мертвой точки, и мне удалось проскользить на них по жиже более двадцати метров. Поднявшись на ноги, я увидел, что плот Сильвена больше уже не заслоняет обзор. Душераздирающая картина предстала передо мной: мой друг, мой дорогой брат и напарник стоял в грязи по пояс, и от плота его отделяло более десяти метров. Чувство ужаса вернуло мне голос, и я закричал: «Сильвен! Сильвен! Не двигайся! Ложись на живот! Если можешь, освободи ноги!» Ветер донес до него мои слова, он их услышал и в знак согласия кивнул. Я снова ничком бросился на плот и принялся взрывать грязь перед собой, заставляя мешки скользить вперед. Ярость придала мне сверхчеловеческие силы, и я продвигался к Сильвену довольно быстро, проделав таким образом еще метров тридцать. Правда, на это ушло больше часа, но до Сильвена было уже совсем близко – каких-то метров пятьдесят-шестьдесят. Я стал плохо различать, что творится вокруг.