Игрушка судьбы - Клиффорд Саймак

— Не думаю, что мы от него чего-нибудь добьемся, — объявил Никодимус, — Оно старается сообщить нам что-то, но, очевидно, не может. Не может дотянуться до нас.

— Пруд же сумел объясниться с нами! — возразил Хортон. — Пруд разговаривал со мной…

Никодимус как бы пессимистически пожал плечами:

— Эти твари другие. Иной тип разума, иной способ общения.

Веки Плотояда затрепетали, и он приоткрыл глаза.

— Приходит в сознание, — заметил Никодимус. — Ему будет больно. Схожу-ка я в лагерь. По-моему, у нас есть шприц…

— Нет! — заявил Плотояд, тихо, но решительно. — Никаких иголок в задницу. Болит. Но это ненадолго. Чудище — оно мертво?

— Мертвее не бывает, — заверил Хортон.

— Хорошо, — откликнулся Плотояд, — Я перегрыз ему треклятую глотку. Я это делаю умело. Умею обращаться с чудищами.

— Тебе лучше бы успокоиться, — сказал Хортон. — Через несколько минут мы тебя поднимем и перенесем обратно в лагерь.

Плотояд устало прикрыл глаза.

— Не надо в лагерь, — попросил он, — Здесь место не хуже любого другого…

Он закашлялся, поперхнувшись. Кровь с новой силой выплеснулась у него изо рта и потекла по груди.

— А что с драконом? — вдруг вспомнил Хортон, — Он где—нибудь поблизости?

— Упал по ту сторону Пруда, — сказала Элейн, — У него что—то разладилось. Он не мог летать. Пытался взлететь, но разбился…

— Слишком долго сидел в остановленном времени, — предположил Никодимус.

Слизняк вытянул щупальце и, привлекая к себе внимание, тронул Хортона за плечо. Затем показал на берег, где черной глыбой лежал мертвый монстр. Затем трижды легонько похлопал Плотояда и трижды — себя самого. Отрастил еще одно щупальце и сблизил оба щупальца таким образом, будто хотел поднять Плотояда и прижать к себе, лаская и баюкая.

— Он пытается сказать спасибо, — пояснил Никодимус. — Пытается поблагодарить Плотояда.

— А если он дает понять, что может ему помочь? — высказалась Элейн.

Плотояд промолвил, не открывая глаз:

— Ничто мне уже не поможет. Просто оставьте меня в покое. Не шевелите меня, пока я не умру. — Он опять закашлялся. — И не заверяйте меня по доброте своей, что я не умираю. Вы побудете со мной, пока все не кончится?

— Мы побудем с тобой, — ответила Элейн.

— А ты, Хортон?

— Да, мой друг. Конечно…

— Если б этого не случилось, вы взяли бы меня с собой? Вы не бросили бы меня здесь? Покидая планету, вы взяли бы меня на борт?

— Мы взяли бы тебя непременно, — заверил Хортон.

Плотояд вновь закрыл глаза и сказал:

— Я так и знал. Всегда-всегда знал, что вы меня не бросите…

День уже вступил в свои права, солнце заметно приподнялось над горизонтом. Косые солнечные лучи отражались от поверхности Пруда.

А ведь теперь, мелькнула у Хортона мысль, наплевать, что туннель закрыт. Плотояд больше не замурован на ненавистной ему планете. А Элейн сможет отбыть на Корабле, и больше их здесь ничто не держит. То, чему суждено было свершиться на этой планете, свершилось, пьеса окончена. И, добавил он про себя, хотелось бы разобраться, что же она значила. Пусть не сейчас, пусть когда-нибудь, но хотелось бы разобраться.

— Картер, вы только посмотрите! — воскликнул Никодимус тихо, но взволнованно, — Чудище-то, чудище…

Хортон судорожно дернул головой и стал всматриваться, борясь с тошнотой. Монстр лежал в каких-нибудь двухстах— трехстах футах. И… плавился на глазах, туловище как бы стекало внутрь себя, превращаясь в гнилостную массу. И при этом корчилось, расползаясь в непристойно вонючую лужу, от которой бежали грязные ручейки, а над ними поднимались злокачественные испарения.

Он застыл, не в силах оторваться от ужасного, оскорбительного зрелища. Монстр расплылся в тошнотворную маслянистую жижу, и Хортон поймал себя на непрошеной мыслишке, что теперь ему ни за что не восстановить в памяти, каков же был первоначальный облик врага. Единственное, что запало в сознание в тот самый момент, когда клыки Плотояда лишили монстра жизни, — бугорчатость, безобразная, если не извращенная бугорчатость, не имеющая, в сущности, никакой формы. А что, если, подумалось Хортону, так и должно быть: у зла нет и не бывает определенной формы. Была бугорчатость, а стала мерзкая лужа грязи, и неведомо, каков же истинный облик зла, и каждый волен вообразить его себе сообразно собственным страхам перед неизвестностью, обрядить зло в одежды того покроя, какой покажется самым жутким и устрашающим. У зла столько обличий, сколько людей готовы кроить ему платье. И в представлении каждого из людей зло будет отличным от представления, свойственного другим.

— Хортон…

— Да, Плотояд, что тебе?

Голос у Плотояда стал совсем глухим и хриплым. Пришлось вновь опуститься на колени и склониться пониже, чтобы хоть что-нибудь расслышать.

— Когда все кончится, оставь меня прямо здесь, — попросил Плотояд, — На открытом месте, где меня легко найдут.

— Не понимаю, — ответил Хортон, — Кто найдет?

— Стервятники. Чистильщики. Гробовщики. Маленькие, вечно голодные твари, согласные переварить все, что угодно. Насекомые, птицы, зверушки, черви, бактерии. Ты сделаешь это для меня, Хортон?

— Конечно сделаю, если тебе так хочется. Если ты и впрямь хочешь этого…

— Выплата, — прошептал Плотояд, — Выплата последнего долга. Не отбирать у маленьких голодных созданий мою плоть. Отдать меня в дар многим другим живущим. Внести последний существенный пай в копилку жизни…

— Кажется, я понимаю, — сказал Хортон.

— Внести свой пай, — повторил Плотояд. — Выплатить долг. Это весьма важное дело.

Они начали огибать Пруд, когда Элейн спохватилась:

— А где же робот? Он не пошел с нами…

— Он там, с Плотоядом, — ответил Хортон. — Несет последнюю вахту. Такой у него обычай. Вроде ирландских поминок. Хотя ты, наверное, не знаешь, что такое ирландские поминки.

— Нет, не знаю. Что это такое?

— Это значит сидеть с умершим. Находиться подле него в карауле. Никодимус делал это для тех погибших, что были на корабле вместе со мной. Оставался с ними на пустынной планете безымянного солнца. Он хотел было помолиться за них, пытался произнести молитву и не смог. Решил, что не пристало роботу произносить молитву. Тогда он сделал для погибших нечто иное. Он провел какое-то время с ними рядом. Не стал торопиться с отлетом.

— Как это мило с его стороны! Это даже лучше, чем молитва…

— Я тоже так думаю, — сказал Хортон, — Слушай, ты точно знаешь, где упал дракон? Его что-то нигде не видно…