Хладные легионы - Ричард Морган

Накрыла его руку своей, надавила, взялась за рукоять ножа и вытащила застрявшее лезвие. Эгар вскрикнул сквозь стиснутые зубы. Арчет отшвырнула оружие через всю камеру – туда, где лежал его мертвый владелец. Клинок со звоном упал на каменный пол, скользнул и остановился прямо перед пустыми глазами парнишки.

– Так, нам надо тебя заштопать. Идти сможешь?

– Через ту дверь? Смотри и учись, мать твою… – Он попытался встать и смог с трудом приподняться, упираясь одной рукой в стену. Поморщился, когда боль опять пронзила живот. – Откуда ты взялась так внезапно?

– Просто дурацкая суеверная удача, – мрачно ответила Арчет, вытирая свои ножи один за другим о штаны мертвеца. – Во всем виновата кровь моей матери. Я искала кого-нибудь, кто продает дурь, – ну, приспичило, ты понимаешь. Везде все закрыто. И тут какой-то старый хрыч-мистик с бородой у реки. Говорит, дескать, иди и проверь, как дела у друзей, пока не поздно. И по какой-то причине я пошла. Такие дела.

Эгар слегка пошатнулся.

– Очень мило с его стороны.

– Ага, знал бы ты, сколько он содрал с меня за крин, – Арчет спрятала все ножи и встала. Окинула взглядом бардак в камере. – Знаешь… когда Джирал услышит, что случилось, у него будет припадок. Прямо сейчас я не хотела бы быть членом клана Ашант.

– Точно, – Эгар перестал шататься, позволил пульсирующей от боли левой руке повиснуть, а правую прижал к дыре в животе. – А как там Гил?

Арчет отвернулась, ничего не сказав.

Покачала головой.

Он долго бредет по пустынной болотной равнине, усеянной живыми головами двендских жертв, навстречу резкому ветру. Мужчины, женщины, дети и даже собаки – все вокруг прикреплены к пням и до некоторой степени живы, хотя, наверное, единицы сохранили рассудок. Их десятки тысяч. Их голоса сплетаются на уровне его колен в подобие болотного тумана; они бормочут и плачут, а иногда его ушей достигают вопли. Иной раз можно разобрать смысл.

Он пытается не прислушиваться.

– …мамочка, мне это не нравится, мне это не нравится, мамочка, пусть это прекратится, мне это не нравится, пусть это…

Ей лет пять-шесть. Длинные грязные пряди волос прилипли к лицу, как крысиные хвосты. Голос – тонкий, безнадежный стон. Если мать, которую она зовет, где-то рядом, она давно перестала отвечать дочери чем-то, кроме криков или бессвязного бормотания.

Он упрямо шагает вперед, ожидая, когда ее голос затихнет, как остальные. Он ничего не может сделать. Он ничего не может сделать ни для кого из этих людей. Болото простирается до самого горизонта во всех направлениях. Под ногами всюду вода. И пока есть вода, корни будут питаться, а пока корни питаются, нанизанные на них живые существа продолжат существовать.

Ситлоу ему так сказал.

«А разве это хуже, – спросил его Ситлоу в Эннишмине, – чем клетки у Восточных ворот Трелейна, где ваши преступники агонизируют несколько дней, чтобы другим неповадно было?»

Кажется, он искренне не понимал, чему Рингил ужаснулся.

Теперь Ситлоу где-то там. Рингил время от времени слышит доносящийся со стороны горизонта вой, и он не отстает.

Он дрожит от холода и обрывков воспоминаний. Сосредотачивается на шагах, старается не упасть. Смотрит на горизонт впереди. Раненый глаз и лицо, кажется, зажили, но он понятия не имеет, как они выглядят. Он помнит, что прикасался к ране неопределенное время назад, но забыл, что ощутили его пальцы. А теперь, когда рука невольно тянется к лицу, что-то не дает ей подняться.

Он безоружен, он замерз.

Но холод вынуждает его идти вперед.

Уже не в первый раз он останавливается в изнеможении. Падает на колени в неглубокую грязную лужу и хлюпающую болотную траву.

Пора.

Месть Рисгиллен снова надвигается. В прошлый раз он кричал в свинцовое небо, и ничего хорошего из этого не вышло. Теперь он тупо смотрит на ближайшие головы, расфокусировав взгляд, чтобы не видеть их глаз.

Ситлоу сужает круги, не переставая выть. Рингил его еще не видит, но…

Он падает на бок, рыдая словно дитя. Видит, как появляются вокруг стоячие камни, будто высокие часовые на фоне серого неба.

Сворачивается калачиком и ждет своего прежнего любовника.

ррррррРингиллллллллл…

Он вздрагивает от этого звука. Но поздно, слишком поздно. Расплывчатая, бледная фигура сигает внутрь через зазор между камнями, и Ситлоу – или то, что от него осталось, – кидается на Рингила как бешеный пес. Рингил слабо отбивается, бьет, пинает, кричит сорванным голосом. Мельком видит лицо двенды – омерзительное, разрубленное пополам, челюсти разинуты, одного глаза нет. Ситлоу рычит, впивается Рингилу в ноги, рвет сухожилия. Откусывает пальцы сустав за суставом, а потом – то, что остается от изуродованных рук, которыми Рингил беспомощно размахивает. Кровь хлещет из обрубков с торчащими костями, но Рингил уже знает, что не может потерять сознание, еще рано. Он сжимается в комочек, окровавленный, скрюченный – как зародыш, вырванный из утробы раньше времени.

Ситлоу скачет вокруг то на двух конечностях, то на четырех, щелкает челюстями и рычит. Двенда утратил способность к членораздельной речи, он – оживленная оболочка, пустой сосуд чужеродной ярости, голода и ненависти.

В конце концов, когда Гилу больше нечем сопротивляться, нечем кричать, Ситлоу кидается и начинает рвать пах и живот жертвы. Утыкается бесформенной башкой во внутренности Рингила и обгладывает его грудную клетку изнутри, рвет мясо, фыркая.

Лишь потом тянется окровавленной мордой к горлу.

Рвет его, словно обезумев, пока не раздается милосердный хруст.

Боль гаснет, как пламя потушенной лампы, серое небо над головой охватывает чернота.

Но после смерти нет передышки. Рингил просыпается, падая сквозь плотную серую шерсть, цветом напоминающую небо.

Падает, размахивая руками, и возрождается – опять! – на болотах.

Все начинается заново.

Он вздрагивает. Дрожа, хватается за ужасные раны, которых больше нет, и всхлипывает. Все силы, какие есть, уходят на то, чтобы просто развернуться из позы зародыша.

Слышит далекий звук: будто за много миль отсюда стеклянная фея падает с лестницы.

Это знакомо…

Он перестает всхлипывать и прислушивается.

Вот опять – беспорядочный, мелодичный перезвон. Приближается.

Аккорды мандолины с длинной шейкой.

Рингил с трудом поднимается на четвереньки, сердце у него чуть не выскакивает из груди от звуков музыки. Он неуклюже мечется в болотной грязи, пытаясь разыскать ее источник.

«Есть!»

Звук движется между головами, закрепленными на пнях, он все ближе. Стройная фигура в широкополой шляпе медленно и осторожно шагает по болотной грязи, высоко подняв мандолину, словно щит. Из инструмента каскадом льются звуки, и, по мере того как фигура приближается, стихают плач и стоны двендских жертв. Рингил с трудом садится, сгорбившись, и смотрит, как они все закрывают глаза и их рты перестают шевелиться, словно фигура, проходя мимо, утешительно кладет каждой голове руку на лоб.