Мейси Доббс. Одного поля ягоды - Жаклин Уинспир

— Вы ее видели?

— Стопроцентной гарантии не дам. Глаза у меня, знаете ли.

Мейси протянула ему флорин.

— Ага. В бесплатной столовке. Я был там пару дней назад, но видел, как она заходила. Только была не такая нарядная, как тут.

— В какой столовой? Где?

— Не в той, что квакеры устроили, а в другой, на Таннер-стрит, недалеко от старого работного дома, — пояснил Смайли, указывая направление.

— Спасибо, мистер Рэкхем.

Его глаза сверкнули.

— Но это не моя фамилия.

— Разве?

— Не-ет. Настоящая фамилия Пойнтер. А называют Смайли Рэкхем, потому что этим я и занимаюсь.[12]— Он постучал по виску. — Но теперь мне пару дней ничего делать не придется. Спасибо вам, мисс Доббс.

Старик зазвенел монетами, а Мейси, махнув на прощание, пошла дальше.

В дверях благотворительной столовой она решила постоять минуту, спрятавшись в тени, откуда можно было незаметно все рассмотреть. Внутри находилось огромное помещение, заставленное рядами столов, покрытых чистыми белыми скатертями. Служащие усердно трудились, стараясь сохранить достоинство людей, потерявших все из-за экономической депрессии, задевшей все слои общества. А на самом дне утешений было мало или вовсе никаких. Мужчины, женщины и дети становились в очереди за тарелкой супа и ломтем черствого хлеба. Потом выстраивались вдоль столов, отыскивая свободное место среди знакомых лиц, изредка приветствуя друзей выкриками, шутили и даже пели, приглашая остальных присоединиться. Она увидела нечто, чего нельзя было купить за деньги: дух единения. Заметила, как мужчина в начале очереди вдруг стал приплясывать, а потом, прихлопывая в такт, запел. И все вокруг подхватили, да так, что даже Мейси, озабоченно искавшая Шарлотту, улыбнулась.

Говядина с морковкой,

Говядина с морковкой.

Вот, что брюшку угодит,

Сил придаст и подбодрит.

Не будь как те, что птичий корм

Едят с большой охотой.

С утра до ночи что есть мочи

Ешь говядину с морковкой.

И тут Мейси увидела Шарлотту.

Перед ней возникла совсем иная девушка, ходившая между столами и кухней, переговариваясь с другими работниками. Она улыбалась детям и, иной раз склоняясь над ними, то трепала шевелюру маленького озорника, то разнимала драку из-за игрушки. Два дня. Она провела здесь всего два дня, а люди уже смотрели на нее с восхищением. Глядя, как Шарлотта помогает другой работнице, Мейси покачала головой. «А ведь никто и не знает, кто она на самом деле». И нечто в голосе и походке девушки вдруг кого-то напомнило Мейси. «Прирожденного решительного лидера». Шарлотта пошла в отца.

Мейси вошла в зал.

— Мисс Уэйт? — Она коснулась рукава Шарлотты, когда та возвращалась на кухню с пустым котлом.

— Ой!

Мейси вовремя подхватила котел, удержав от падения, и они вместе поставили его на стол.

— Как вы меня нашли?

— Не важно. Вы хотели со мной поговорить.

— Послушайте, — сказала Шарлотта, озираясь, — я не могу здесь разговаривать, понимаете? Зайдите, когда закончится моя смена. Я работаю до семи, а потом пойду на съемную квартиру.

Мейси покрутила головой:

— Нет, мисс Уэйт. Я больше не выпущу вас из виду. Я побуду здесь, пока вы не закончите. Дайте мне фартук, я помогу вам.

Глаза Шарлотты округлились.

— О, ради Бога, мисс Уэйт, тяжелый труд мне знаком не понаслышке.

Шарлотта унесла пальто Мейси, а когда вернулась, они вместе принялись за работу под аккомпанемент другой шуточной песни голодных лондонцев, которая эхом отдавалась под крышей:

Мне по нраву пикули

В остренькой заливе.

Лук с капустой и мясцом

Ем воскресным вечерком.

И томаты иногда,

Но нечасто, впрочем.

Ведь больше всех люблю я

Огурчика кусочек.

Они вместе вышли из столовой в половине восьмого. Шарлотта шла первой, направляясь по темным улицам к ветхому трехэтажному дому, вероятно, когда-то принадлежавшему богатому купцу, а теперь, спустя двести лет, разделенному на множество квартир и комнатушек. Она снимала на верхнем этаже тесную клетушку с наклонными потолками, где приходилось нагибаться, чтобы не удариться о балки. Хотя на кухне Шарлотта уверенно исполняла роль работницы, теперь она занервничала и сразу же, извинившись, ушла в уборную, расположенную в конце сырого и мрачного коридора. Мейси отнеслась к ее перемене с подозрением и решила подождать в коридоре, поглядывая на дверь в туалет. За несколько минут, проведенных в одиночестве, она мысленно приготовилась к разговору. Мейси глубоко задышала и, закрыв глаза, представила льющийся сверху поток белого света, который окутывает ее теплом понимания и сочувствия, подсказывая слова, способные поддержать девушку и помочь ей избавиться от тяжкого бремени. «Пусть мне не придется судить. Пусть я буду открыта и готова услышать и принять правду, которую узнаю. Пусть мои решения пойдут всем на благо. Пусть моя работа принесет людям покой…»

Шарлотта вернулась, и они вместе, наклонившись, снова вошли в ее комнату. В этот момент Мейси заметила на стене молитву в рамке, весьма вероятно, привезенную Шарлоттой из Кэмденского аббатства в новое убежище в Бермондси:

Милостью Твоей, Боже, даруй им покой.

Когда придешь Ты судить живых и мертвых, даруй им покой.

Покой вечный подай им, Господи, и свет вечный им да сияет.

Да упокоятся они с миром.

Обрела ли Шарлотта покой в Кэмденском аббатстве? А Розамунда, Лидия и Филиппа обрели покой? А убийца? Ждет ли их вечный покой?

Шарлотта придвинула стулья с дощатой спинкой к чахлому огоньку газового камина. Они сели, не сняв пальто: в комнате было слишком холодно. Несколько минут они просидели молча. Потом Шарлотта заговорила:

— Право, не знаю, с чего начать…

Мейси наклонилась и, взяв ее руки в свои согревшиеся ладони, тихо сказала:

— Начните с чего угодно. Мы всегда сможем вернуться к началу.

Сглотнув и сжав губы, Шарлотта заговорила:

— Я… думаю, все началось, когда я поняла, как сильно отец любит моего брата Джо. Не то чтобы он меня совсем не любил. Нет, просто любил его гораздо больше, чем меня. Я была еще совсем девчонкой. Конечно, мама не часто к нам приезжала. Они с отцом не очень-то уживались, полагаю, это вы уже знаете.

Шарлотта затихла и несколько минут сидела молча с закрытыми глазами. Ее руки тряслись. Мейси заметила, как двигались ее веки, словно воскрешение прошлого причиняло ей боль.