Прах и пепел - Татьяна Николаевна Зубачева

– Я вас слушаю.

Рассел мерно покачивался в такт вагонным толчкам. Маленькое двухместное купе, мягкий кожаный диван, за отмытым до прозрачности окном мирный осенний пейзаж. Всё как когда-то…

…– Я рад, что ты становишься самостоятельным, – отец, сидя напротив, смотрит на него насмешливо блестящими глазами. – Не скажу, что одобряю твой выбор. Но всё равно, рад.

– За меня или за себя? Что наконец избавился от такой обузы.

– Обузы? Да, ты прав. Мне теперь будет легче.

– И ты наконец женишься, – усмехается он.

– Это не твоя проблема, Рассел. Я оплачиваю твоё обучение…

– Начну работать, верну, – перебивает он отца. – Мы об этом уже говорили. Не беспокойся, я проживу.

– С чего ты взял, что я беспокоюсь? – отец подчёркнуто удивлённо пожимает плечами. – У меня свои проблемы, у тебя свои. И не надо смешивать. Разумеется, ты можешь приезжать на каникулы и праздники.

– Я предупрежу о возникновении такого желания. Не думаю, что оно скоро появится.

– Меня это устраивает, – кивает отец.

И молчание. Стук колёс, плавное покачивание и летящая за окном земля.

– Ты сейчас в столицу?

– Нет. В Русскую зону. Там выявлено много помесей, хочу посмотреть контингент.

– Не мелко для тебя, отец? Это работа надзирателя.

– Не дерзи. Сортировку надзирателю не поручают. Невыгодно. Тем более для отбора племенного материала, – отец задумчиво глядит в окно, усмехается. – В университетском городке студенток мало и Паласа нет, тебе придётся ездить…

– Я слишком хорошо знаю, – опять перебивает он, – как они делаются, чтобы меня это привлекало.

Взгляд отца становится жёстким.

– Ты не должен выделяться. Будь как все.

– Да, я знаю, – он повторяет привычные отцовские слова. – Бравада неуместна.

– И невыгодна, – отрезает отец…

…Рассел развернул газету. «Вестник Джексонвилла». Глупая провинциальная болтовня. Ладно – остановил он себя – не заводись. Всё равно её никто не читает, только объявления. А вкладыш комиксов для цветных, как и предсказывал Хьюго, пользуется успехом только у белых дураков. В купе он один, прикрываться газетой не от кого. Сиди, смотри в окно и вспоминай…

…– Я не понимаю твоего беспокойства.

– Отец, война проиграна.

Отец пожимает плечами. Они сидят в холле у камина в глубоких уютных креслах. Коричневые с вытканным узором шторы прикрывают светомаскировку на окнах, от камина мягкий приятно-красный свет.

– Я не вижу причин для беспокойства.

– Отец, из-за чего мы воевали с русскими? Все эти территориальные споры и претензии – чепуха. Они против рабства. И победив, они освободят рабов. Питомники, распределители, Паласы… ничего этого не будет.

– И тебя это волнует?

– А тебя нет?

И снова пожатие плечами.

– Конечно, мне жаль, что моя работа… так закончится. Но…я начну другую. Я решал и решил одну проблему. Теперь буду решать другую.

– Реабилитации?! – догадывается он.

– Да. Я всё рассчитал, Рассел. Я делал спальников и… не будем вдаваться в детали, и тогда мне давали всё. Давала Империя, потому что ей были нужны спальники и многое другое, что мог дать только я. Русским не нужны спальники. И уже они мне дадут всё. Для моей новой работы. Я решу проблему реабилитации, Рассел. И русским будут нужны и другие мои работы. Но поговорим о спальниках, – отец отхлёбывает коньяк и улыбается. – Нет, Рассел. Я нужен. Я один знаю весь процесс, рецептуру, методику… Мне нечего бояться русских. И не четыре спальника, а все Паласы будут в моём распоряжении. Это будет большая интересная работа. А попутно продолжатся те, другие, которые нужны всем и всегда. Разумеется, – отец подмигивает ему, – тебе найдётся место.

– Облучение необратимо.

– Необратима только смерть, Рассел. И то… пока я не брался за эту проблему. Но потом… посмотрим…

…Рассел скомкал газету, открыл окно и выбросил комок. Ворвавшийся ветер ударил его по лицу. Он закрыл окно и сел на своё место. Что толку в этих воспоминаниях? Как и в любых других. Смерть необратима. А вон и Гатрингс на горизонте.

Бумаг было много. Анкеты, заявления, ещё что-то. Сидя за столом у стены, Женя писала, писала и писала. То сверяясь со своей метрикой, то шёпотом спрашивая Эркина. А он словно впал в какое-то оцепенение, изо всех сил стараясь не дать прорваться наружу внутренней дрожи. Он отвечал на вопросы русского офицера и Жени, двигался, улыбался, но это был не он, а кто-то другой. Слишком это странно, непривычно, невероятно.

– Эркин, а отчество?

– Андрей сказал: Фёдорович.

– Хорошо, – кивает Женя, старательно выписывая русские буквы.

Алиса стоит у стола и смотрит, как она пишет, потом вздыхает. Так выразительно, что Женя поднимает голову и улыбается ей. И увидев эту улыбку, Алиса прислоняется к Эркину, а потом забирается к нему на колени. Он же не пишет, ему она не мешает. И у Эркина обрывается сердце, но офицер молчит. Не видит? Эркин осторожно косится на русского. Улыбается?! Значит… значит…

– Эркин, дата рождения?

Он вытягивает правую руку, засучивая рукав.

– Девяносто шестой.

– А дата? Ну, день, месяц…

– Женя, нам считали сразу после Нового Года.

– Первое января, – улыбается Женя. – А место рождения?

– Питомник.

– Нет, это не годится. Я напишу просто Алабама.

Женя встаёт, собирает бумаги и несёт их офицеру. Алиса спрыгивает с его колен и бежит за ней, оглядываясь на него. Эркин встаёт, тоже подходит к столу. Офицер быстро просматривает заполненные Женей бланки.

– Отлично. Всё правильно. Идите сейчас в тринадцатый, там сфотографируетесь и уже с фотокарточками приходите сюда.

– Спасибо. Всем фотографироваться?

– Для метрики не надо. Только на удостоверения. Но, – офицер улыбается, – если захотите, сделаете общую фотографию. Семейный снимок.

– Спасибо, – улыбается Женя и берёт два металлических жетона, поправляет висящую на плече сумочку. – Эркин, пойдём.

Алиса, не выпуская её руки, хватает его за руку, тянет за собой. Так втроём они и выходят в коридор.

В коридоре никого нет, но он уже продышался и осторожно высвобождает палец из цепкой ладошки Алисы. И она, посмотрев на него снизу вверх, хмурится и отпускает его.

Седьмой, восьмой… Нечётные по другой стороне? Да, вот и тринадцатый. Заперто? Женя пробует дверь и стучит.

– Минуточку, – доносится из-за двери.

Эркина снова начало трясти. Но, поймав отчаянный взгляд Жени, он заставил себя улыбнуться.

И тут открылась дверь. Седой мужчина в форме, в очках.

– Заходите. На удостоверения? Пожалуйста.

Женя сбрасывает на стул у стены плащ, поправляет перед зеркалом волосы.

– Эркин, сними куртку. И причешись. Держи расчёску. Алиса, ты посиди пока. Вот так. Умница. Куда идти? Сюда?

Женя уходит за ширму, перегораживающую комнату, а он встаёт на её место перед зеркалом и водит