Ужас на поле для гольфа - Сибери Куинн

Надо отметить, как резко поменялось его настроение.

– Мы отправим ее в Музей! – продолжал он, ликуя. – Она покажет свою изумительную красоту всем, видящим нашу работу! Она должна быть… misère de Dieu[247], смотрите, друзья, она исчезает!

Это было верно. На наших глазах, как тень, исчезающая на экране, прекрасное существо в древнем гробу распадалось. Там, где только что лежал бесподобный образчик женского совершенства, происходило увядание, сморщивание – как с телом, долго погруженным в холодную воду.

Глазные яблоки уже распались, оставив пещеристые, незаполненные гнезда на лице, которое подобно увядшему цветку исчезло и иссушилось как мумия. Руки и ноги на наших глазах превратились в покрытые кожей кости; в течение следующих десяти минут скелет потерял свою форму – и только кучка пыли, похожей на серо-белый пепел кремации, осталась на фиолетовой ткани. Пока мы в испуге наблюдали за происходящим, все ткани, даже подушки и тюфяк, на которых недавно лежало прекрасное тело, растворились в воздухе. Всё, запечатанное от контакта с атмосферой в течение многих столетий, исчезло, пожранное воздухом, как пламенем. И только драгоценные камни и золотые украшения могли уверить нас, что тело прекрасной девушки лежало здесь всего лишь четверть часа назад.

Эллсворт Беннетт был первым, к кому вернулось самообладание.

– Sic transit gloria mundi![248] – заметил он, истерично смеясь. – Откроем другой?

Де Гранден дрожал как лист от нахлынувших чувств. Как и все его соотечественники, он был восприимчив к очарованию красоты, как ветви чувственного саженца к прикосновению, и зрелище, которому он был свидетелем, потрясло его всегдашнюю выдержку. Взявши узкий подбородок указательным и большим пальцами, он пристально уставился на пол, затем обратился к нашему хозяину, пожав плечами и одарив его одной из своих широких, быстрых волшебных улыбок.

– Не обращайте внимания на мою глупость, умоляю вас! – просил он. – Я не перенесу в другой раз такого индийского роскошества, но – настолько велико мое любопытство – я отдам в десять раз больше всех богатств Индии, чтобы осмотреть содержимое другого гроба!

Вместе с Беннеттом они взломали глиняную крышку гроба, и, через несколько минут, она поддалась и была готова к снятию.

– Осторожней, осторожней, друг мой Троубридж! – умолял де Гранден, когда мы втроем подняли плиту из хрупкой глины. – Кто знает, что мы обнаружим на сей раз? Под этой крышкой… quoi diable![249]

Вместо открытого гроба, как мы ожидали, под крышкой перед нашими пристальными взорами предстала другая поверхность, соответствующая по форме верхней.

Беннетт, в нетерпении увидеть то, что лежит ниже, собирался разбить молотком непрозрачную белую субстанцию, но крик де Грандена остановил его.

– Non, non! – предупредил француз. – Разве вы не видите, что на ней надпись? Отойдите, друзья мои! – Его быстрые противоречивые фразы звучали как военные команды. – Огня, огня, из любви к небесам! Пододвиньте лампы, иначе я умру от любопытства прежде, чем смогу расшифровать эти слова!

Мы с Беннеттом схватили каждый по лампе и склонили их над гробом. А маленький француз нагнулся вперед, нетерпеливо просматривая надпись.

Обтекаемое покрытие было сделано, казалось, из более мягкого, менее хрупкого вещества, чем внешняя крышка – из воска, решил я после беглого осмотра, – и на нем, сверху донизу было что-то написано маленькими греческими инициалами.

Де Гранден, прищурившись, некоторое время изучал надпись, затем нетерпеливо обратился к Беннетту.

– Бесполезно, – раздраженно объявил он. – Мой уставший мозг сейчас не может быстро перевести с греческого на английский. Бумагу и карандаш, пожалуйста! Я сделаю копию этого письма и переведу его на досуге этим вечером. Завтра мы зачтем его вслух и увидим то, что увидим. Тем временем, поклянитесь, в надежде на небеса, что не сделаете ни движения, чтобы открыть этот гроб, пока я не вернусь. Вы согласны? Bon! Итак, за работу: письмо длинное и нечетко сделанное. Понадобится время, чтобы его расшифровать.

Золотые вафли и превосходный дымящийся кофе ожидали нас на столе, когда я спустился по лестнице на следующее утро. Нора Макгиннис, мой домашний секретарь, хранила капельку мягкости в своем кельтском сердце для де Грандена и его галантных манер; и опоздание, которое заставило бы ее отхватить мне голову, маленькому французу стоило только снисходительной улыбки.

– Несомненно, драгой дохтур, – приветствовала она меня, когда я сел и озирался в поисках моего компаньона, – дохтур де Гранден делать дьявол изучение ночью, и не есть справедливо будить его.

– Не беспокойтесь, моя превосходнейшая, я уже здесь, – прозвучал веселый голос с лестницы. И де Гранден быстро вошел в освещенную солнцем столовую с лицом, свежим от недавнего применения бритвы и холодной воды. Его небольшие светлые усы были натерты воском и расправлены острыми иглами к углам его маленького чувственного рта; светлые волосы на голове отлично лежали на своих местах и были словно пронумерованы.

– Mordieu, какая ночь! – воскликнул он со вздохом, поглотив хорошо сдобренный сливками кофе, и потянулся за добавкой. – Cordieu, я до сих пор сомневаюсь в том, что видел вчера вечером в доме мсье Беннетта, и сомневаюсь в том, что я перевел в записи со второго гроба!

– Это было интересно? – начал я, но он прервал меня, взмахнув рукой.

– Интересно? – эхом отозвался он. – Parbleu, друг мой, это было изумительно, не меньше! Но давайте сначала обсудим эту превосходную еду, а потом уже – сообщение из прошлого.

– Пожалуйста, слушайте внимательно, – сказал он, поднимая рукопись с рабочего стола, когда мы закончили завтрак. – Держите ухо востро, друг мой, поскольку то, что я покажу вам, сделает наше вчерашнее видение по сравнению с ним просто незначительным. Слушайте.

«Каку, слуга и жрец Себека, страшного Бога Нила, сын Амателя, сына Кефера, слуги и жреца Себека, того, кто смотрит это, приветствует и предостерегает:

Не убеждения и веры христиан есмь я, и не один из приверженцев культа греческих узурпаторов. Плоть от плоти и кровь от могущественной крови расы, что управляла Верхним и Нижним Египтом в дни могущества Ра, есмь Каку, слуга и жрец Себека. Обученный законам и магии древнего жречества, знаниями и хитростью моих предков, я запечатал деву Пелигию в беспробудном сне под временным щитом серы и воска. Хотя и была она гречанкой и христианкой, и дщерью расы, уничтожающей моих предков, сердце мое склонилось к ней, и я взял бы в жены ее, но она не склонилась ко мне. Посему я пришел к тому, что она не должна взять никого другого в мужья, и разработал план убить ее и похоронить по древнему обряду и с церемониями нашего народа так, что ее тело не должно подвергнуться разрушению и лежать в могиле, пока Семь Веков не пройдут, и пока я не смогу взять ее себе и жить с нею в Аалу. Однако, встретив ее у городских ворот, когда всё было готово к смерти ее, сердце мое истекло водою, и я не смог нанести удар. Потому магией моей и магией жречества я заставил впасть ее в глубокий сон, не знающий пробуждения Семь Веков, пока мы вместе не станем жить в Аменаанде.