Кенилворт - Вальтер Скотт

Один капитан Кокс, этот образец антикваров-книголюбов, дважды совершив вместе с конем опасный прыжок с вала в озеро, равный любому подвигу, который когда-либо совершали прославленные герои рыцарских романов, прочитанных им в сокращенных изданиях, будь то Амадис, Белианис, Бевис или наш. Гай из Уорика, — повторяем, один только капитан Кокс после двух таких неудач ворвался снова в самую гущу свалки. С него и его лошадки лилась вода, но своим примером и громогласными приказами он дважды поднимал упавший было дух англичан, так что наконец над захватчиками-датчанами была одержана полная и решительная победа, как того требовали справедливость и здравый смысл.

Он по праву был увековечен пером Бена Джонсона, который пятьдесят лет спустя полагал, что представление, показанное в Кенилворте, ничем не олицетворялось с такой полнотой, как призраком капитана Кокса, восседавшего на своей грозной деревянной лошадке.

Читателю может показаться, что это грубое, незатейливое зрелище не могло понравиться Елизавете, в царствование которой с таким блеском вновь расцвела изящная литература и двор которой славился вкусом и утонченностью не менее, чем ее Государственный совет мудростью и силой духа. Но то ли Елизавета желала из политических соображений продемонстрировать свой интерес к народным забавам, то ли в ней снова заговорил грубоватый дух старого Генриха, она, несомненно, от души смеялась над карикатурным изображением рыцарства в представлении ковентрийцев. Она подозвала к себе графа Сассекса и лорда Хансдона, видимо желая вознаградить первого за долгие и интимные беседы, коими удостоила графа Лестера, и заговорила с ним о развлечении, которое больше отвечало его вкусу, чем маски, посвященные событиям древности. Заметив, что королева намерена посмеяться и пошутить в обществе своих военачальников, Лестер немедленно использовал долгожданную возможность удалиться. Момент был выбран столь удачно, что все придворные сочли его уход любезным жестом графа, который предоставлял своему сопернику возможность свободно беседовать с королевой, вместо того чтобы воспользоваться правом хозяина дома и постоянно отстранять всех от Елизаветы.

Однако Лестеру было вовсе не до любезных жестов. Как только он увидел, что королева поглощена беседой с Сассексом и Хансдоном, за спиной которых стоял сэр Николас Блант, ухмылявшийся во весь рот при каждом их слове, он подал знак Тресилиану, который, как было условлено, следил за ним издали, и направился к охотничьему парку, прокладывая путь через толпу простых зрителей, наблюдавших с разинутыми ртами за битвой англичан и датчан. Выбравшись из толчеи — что оказалось нелегким делом, — он обернулся, чтобы удостовериться, следует ли за ним Тресилиан. Убедившись, что тот тоже выбрался из толпы, граф направился к зеленой изгороди, где стоял слуга с двумя оседланными лошадьми. Лестер вскочил на одну, указав Тресилиану на другую. Тресилиан повиновался, не говоря ни слова.

Лестер пришпорил коня и поскакал, не останавливаясь, пока не достиг уединенного места, окруженного высокими дубами, примерно на расстоянии мили от замка в направлении, противоположном тому, куда стекались одолеваемые любопытством зрители. Он спешился, привязал лошадь к дереву и, промолвив: «Здесь нам никто не помешает», перекинул плащ через седло и обнажил шпагу.

Тресилиан в точности последовал его примеру, однако, вытаскивая, в свою очередь, шпагу, он не удержался и спросил:

— Милорд, многие знают меня как человека, который не боится смерти, когда дело касается чести. Я полагаю, что могу, не унижаясь, спросить, почему вы решились нанести мне оскорбление, которое поставило нас в такие отношения?

— Если вам не пришлось по вкусу мое оскорбление, — ответил граф, — беритесь сейчас же за шпагу, иначе я повторю то, на что вы жалуетесь.

— Вам не придется это сделать, милорд! — воскликнул Тресилиан. — Пусть нас рассудит бог! А если прольется ваша кровь, да падет она на вашу голову.

Не успел он закончить фразу, как они скрестили оружие.

Лестер, помимо других достоинств, в совершенстве владевший искусством фехтования, прошлой ночью убедился в силе и ловкости Тресилиана и теперь вел поединок очень осторожно, предпочитая верную месть поспешной.

В течение нескольких минут они бились с одинаковым искусством и победа не склонялась ни на чью сторону, пока наконец отчаянный удар Тресилиана, ловко отпарированный Лестером, не поставил его в невыгодное положение. Воспользовавшись этим, граф вышиб у него из рук шпагу и повалил его на землю. С жестокой улыбкой подвел он острие шпаги к горлу поверженного противника и, поставив ногу ему на грудь, потребовал, чтобы Тресилиан повинился ему в своих преступлениях и приготовился к смерти.

— Ни в низости, ни в преступлениях против тебя я неповинен, — ответил Тресилиан, — а к смерти приготовился лучше, чем ты. Используй свое преимущество, как желаешь, и да простит тебя бог! Я ни в чем не виноват перед тобой.

— Ни в чем? — воскликнул граф. — Ни в чем не виноват? Но к чему говорить с мерзавцем? Умри таким же лжецом, каким ты жил!

Он поднял руку, чтобы нанести роковой удар, но в этот момент кто-то схватил ее сзади.

Граф в бешенстве обернулся, чтобы стряхнуть неожиданную помеху, и был крайне поражен, увидев странного мальчишку, вцепившегося в его руку такой крепкой хваткой, что Лестер сумел вырваться только после упорной борьбы. Тресилиан воспользовался этим моментом, вскочил на ноги и снова завладел своей шпагой. Лестер повернулся к нему с выражением неукротимой ярости, и поединок готов был возобновиться с удвоенным ожесточением, но мальчик обхватил колени лорда Лестера и пронзительным голосом умолял выслушать его, прежде чем продолжать ссору.

— Встань и отпусти меня, — закричал Лестер, — или, клянусь небом, я проткну тебя шпагой! Какое тебе дело до моей мести?

— Большое! Очень большое! — воскликнул бесстрашный мальчик. — Моя глупость — вот причина вашей кровавой ссоры, а быть может, еще худших бедствий! О, если вы еще хотите наслаждаться душевным покоем, если хотите спокойно спать, не терзаясь угрызениями совести, наберитесь терпения, прочтите это письмо, а потом уж делайте что хотите.

Окончив свою пылкую и убежденную речь, которой придавали особую силу его необычный вид и голос, он подал Лестеру пакет, перевязанный прядью прекрасных светло-каштановых волос. Взбешенный, почти ослепленный яростью оттого, что не удалась его месть, Лестер все же не смог противиться этому необыкновенному просителю. Он выхватил письмо из рук мальчика, побледнел, взглянув на подпись, дрогнувшей рукой разорвал скреплявший пакет узел, пробежал содержание и пошатнулся. Он бы, несомненно, упал, если бы не прислонился к дереву. Некоторое время он стоял, не отрывая глаз от письма и опустив шпагу; казалось, он забыл о своем противнике, по отношению к которому выказал так мало милосердия и который мог, в свою очередь, воспользоваться доставшимся ему преимуществом. Но для такой мести Тресилиан был слишком великодушен. Он также стоял в изумлении, ожидая, чем кончится этот странный порыв, но держа наготове шпагу в случае внезапного нападения Лестера, которым, видимо, снова овладело безумие.