Заговор - Джонатан Рабб

В качестве первой — после переделки образовательной сферы — перед новым государством встанет задача избавления от наиболее стойких элементов предыдущей власти. Я имею в виду — людей. Выпутавшись из хаоса, эти враги государства окажутся в положении шатком и ненадежном, однако новым вождям предстоит решать, кого из них выставить на поругание. Представьте их народу как творцов продажности и разложения, и пусть они, как козлы в пустыне, тащат на себе грехи прошлого до самой могилы. Многое в этом искуплении следует проделать так, чтобы все люди ощутили личное участие в возрождении государства. Более того, у народа в целом такие деяния укрепят самообладание.

Для пущей надежности вполне целесообразно посеять страх в душах людей. Но будьте осмотрительны! Чрезмерные проявления жестокости вознесут страх на опасно высокий уровень. Страх способен стать эликсиром тогда, когда он, отмеряемый в надлежащих дозах, вызывает прилив сил. Стоит же дать его в слишком больших количествах, как он обращается в ужас, ужас — в ярость, а ярость — в ненависть. По точному замечанию мессера Никколо, такого рода ненависть есть зверь без хозяина. Власть чувствует себя неуютно, когда по улицам рыщет ненависть. Следовательно, Управителям надлежит удостовериться, что ход искупления отвечает условиям сего дня и утоляет лишь часть злобного голода черни. Страсть черни к сокрушению всегда вопиет к большей крови. Однако — остерегитесь. Не удовлетворяйте желание сие полностью. Держите народ в голоде. Вот способ обратить страх в воодушевление, а кровожадность — в усердие.

История Рафаэля Орметти дает тому хороший урок. Фридрих фон Кеслау, муж необычайных дарований в способах утверждения новых государств, на какое-то время захватил власть в Гамбурге, уничтожив в городе многих своих врагов и повесив тела их на главной площади, чтобы и позабавить, и припугнуть народ. Фон Кеслау не приходило на ум, что его действия разожгут дикую страсть в народе, который взалкает крови еще и еще. Вскоре весь город усеяли банды головорезов. Желая призвать к порядку гамбургских безумцев, фон Кеслау послал в город Орметти с приказом утихомирить чернь любыми мерами, какие тот сочтет нужными. Оный Рафаэль был из людей, для кого жестокость состоит в супружестве с результатом, и в короткое время поставил народ на колени. Однако у жестокости есть пределы, о чем фон Кеслау хорошо знал. Не желая навлекать на себя ненависть только-только попавшего под его власть народа и не желая обвинений в зверствах, учиненных Рафаэлем, фон Кеслау шлет второго эмиссара, дабы сместить Орметти, чье тело в одно прекрасное утро находят прямо перед дворцом Адольфа III расчлененным, причем каждая его часть была воздета на одно из нескольких копий. Этот поступок, с одной стороны, принес фон Кеслау славу спасителя, а с другой — вызвал в народе Гамбурга здоровый страх перед новым хозяином. Увы, правление его длилось всего несколько месяцев, пока город вновь не попал под власть Лбека[37]и тело фон Кеслау не постигла та же участь, что и тело его жестокого, хоть и несчастного посланца.

Все же очищение государства не должно быть деянием единичным. Время от времени, повинуясь воле обстоятельств, политический Управитель должен изыскивать причину и избавляться от очередных врагов, тех, кто грозит незыблемой основе послушания и развития, каковым способствуют три сферы. Есть несколько способов определить, кому суждено жить, а кому умереть, но лучше всего, когда для выбора жертв находится некая здравая, подобающая причина. Акты случайного произвола не принесут никакой пользы. Таким образом, Управителю надлежит высветить некую особую общность, или секту, которая — не важно, воистину или нет — представляет угрозу порядку в государстве. Более того, народ должен верить, что как раз эта-то зловредная секта и стоит на пути к абсолютной незыблемости. Чернь должна проникаться презрением к сим отверженным. На роль их, несомненно, лучше всего подобрать приверженцев неких религиозных сект либо граждан из чужеземцев, поселившихся в новом государстве.

Вот и опять мессер Никколо проходит мимо, не принимая во внимание животные страсти, что правят душами людей. Вождям-правителям следует непременно избегать того, чтобы вызывать ненависть своего народа. Однако ненависть, верно нацеленная, есть мощное средство управлять этим народом. Для доброй сей цели римляне устраивали гонения на христиан, греки ограничивали свободу всех не бывших гражданами, а многие в качестве готовой мишени избирают евреев. Заставьте народ направить все мысли свои против общего супостата, и его страсть к сокрушению (наилучшим образом возбуждаемая точно нацеленной ненавистью) послужит укреплению уз государства. Демагог, следовательно, должен взращивать эту злобу в народе, злобу, которая наилучшим образом служит незыблемости, когда отражает моральную праведность, каковая побуждает к первому потрясению.

Для созидания из хаоса, таким образом, необходимо устраивать общественные собрания, зрелища и празднества, где тех, кто обречен на бесчестие, подвергают насмешкам и поношениям. Подобный оборот событий не чужд людям. Зрелища, где львы терзают плоть безоружных христиан, праздное великолепие публичных казней, даже простой кукольный балаган, где забивают до смерти старого еврея за его ростовщичество, — все это отвечает исконным человеческим пристрастиям. Более того, они выставляют месть под самой основательной ее личиной. Суть в том, что такие зрелища никогда не содержат ничего больше, чем в них явлено. Никакой скрытый смысл не таится за тем, что выставляется напоказ, никаких головоломок, кои могли бы сбить с толку или разозлить народ. Говоря коротко, все эти сборища и зрелища порождают и укрепляют страсть к простым ответам, что, в свою очередь, обращает народ к покорности и лишает его воображения.

Окупается такая политика сторицей. Во-первых, всегда выгоднее объединять народ общим отвращением, нежели общей любовью. Люди ищут общности с теми, кто разделяет их вражду, и ничто так не отвечает общей сей страсти, как единый враг. Никому не придет в голову глупость утверждать, будто хилое единение флорентийских городов держится чем-то большим, нежели ненавистью к французским и испанским завоевателям. Если чужеземная угроза способна объединить эти тяготеющие к раздробленности народы, представьте, сколь надежно государство укрепило бы свое единство, отыщись общий супостат внутри его самого. Во-вторых, до тех пор пока народ изливает яд на малую толику людей, у него нет причин направлять свою вражду на правящих в пределах целых сфер. Страх пред народным возмущением, бунтом и даже сильным разочарованием становится уделом прошлого. Прочно займите чем-нибудь умы людей, и их мало будет заботить власть, им самим присущая. И в-третьих, всякого недовольного можно представить членом сообщества изгоев, не важно, принадлежит он к таковому или нет. Уже таким образом довольно просто отделаться от супостата, пока народ верит, что тот представляет угрозу безопасности государства.

Важнее всего, вероятно, то, что злоба не ведает границ и в конце концов способна вывести народ из себя. Приходит время, и, когда все члены зловредной секты окажутся уничтожены, вал людской ненависти принимается вхолостую биться внутри государства. Тогда-то демагог (используя памфлеты, подстрекателей и тому подобное) может придумать новую угрозу под личиной какой-то иной людской общности либо, что более благоразумно, возгласить, будто угроза всего лишь нашла тайное прибежище в другом государстве, каковое посему нуждается в искуплении.