Заговор - Джонатан Рабб

Сказанное не означает, что все четверо действуют в согласии друг с другом, что каждый во всех деталях имеет представление о действиях, ведущих к успеху в рамках отдельно взятой сферы. Нет. Лишь при определенных условиях усилия их объединяются. Истинная власть Управителей зиждется на их неукоснительной приверженности своим обособленным сферам, а также на осознании ими необходимости соблюдать единство под рукой Блюстителя, единство, не видимое никому другому. Отсюда вторая мудрость власти: действенно то правление, при котором люди исполняют им назначенное по внешним приметам в одиночку, но с потаенным осознанием общности усилий. При этом полный размах их власти таится под маской притворного безразличия друг к другу. Истинное господство, таким образом, проявляется через сокрытое единение.

Будь моя книга лишь собранием идей, то, доведя ее до этого места, я мог бы чувствовать себя вполне удовлетворенным тем, что успел растолковать сущность господства и природу незыблемости. Но какой же мелкой оказалась бы победа, если бы я ни словом единым не обмолвился о средствах, пустив которые в ход умудренные правители сумеют достичь цели. Теперь остается вникнуть в то, как государство (каковым я его изобразил) образуется и как оно процветает. До меня многие писали о сем предмете, но большинство упражнялось в писаниях, имея странное намерение изобразить государства, какими тем следовало бы быть, а не таковые, каковы они есть. Те писатели и опору для достижения незыблемости в пределах ими выдуманных реалий находили в не менее странных понятиях добродетели, силы, мужества и им подобных. Даже мессер Никколо — при всем его желании отобразить действительное бытие — представил нам государя, каковой, кажется, явился из тумана провидения, обретя отвагу, познания и умения всецело до того, как мы встречаемся с ним. Опять же государь сей должен судьбу благодарить за создание хаоса в его государстве, за то, что ему было на чем явить свое искусство. Как признает сам мессер Никколо, его герои прошлого и настоящего слишком скоро уходят в никуда (даже такие почтенные, как Чезаре Борджа), будучи не в состоянии надолго сохранить свою самонадеянность, свою непреклонность, свою способность провидеть. Тогда для тех, кто и впрямь причастен к искусству править государством, разве государь сей более действителен, чем философ-царь Платона или доблестные государи, представленные нам в писаниях Салутати, Гварино или Поггио? Нет. Все они — порождения чистого воображения. Говоря коротко, книжка моя, остановись я на этом месте, оказалась бы не полезнее их писаний. Остальное в ней, следовательно, должно быть обращено к делам действительным. А для этого снова нужно начать с чистого листа, дабы определить, как нам выстроить государство на века.

Люди руководствуются своей волей и волей судьбы, и битва, что не утихая ведется между двумя этими волями, определяет благоденствие государств. Для нас особо важны пределы, до каких допустимо преобладание одной из сих воль. Мессер Никколо стал бы уверять нас, что обе они борются на равных. Справедливости ради нельзя не сказать, что он первый, кто в битве сей предоставляет человеку действительную возможность сражаться. Пусть даже — на собственных своих примерах — и доказывает торжество судьбы в истории. Впрочем, даже он вынужден признать, что люди не в силах победить, поскольку никак не могут вполне быстро приспособиться к велениям времени. Долговечная незыблемость (сущностная основа истинного господства) остается золотой мечтой.

Есть, однако, люди, более способные, чем мы можем себе представить, способнее даже государя мессера Никколо. Достоинство их лежит не в добродетели, не в хитроумии и ловкости под стать Тесею. В отличие от государя мессера Никколо этим людям не нужны сверхчеловеческие способности. Да и не ведут они битву с судьбой, как с единственной своей Немезидой. Сила их, скорее, в вере в самое государство, в способность государства обрести постоянство пред лицом прихотей судьбы. При всех своих многочисленных изменениях государство сохраняет непреходящее качество, бессмертие. Однако большинству людей такая живучесть и долговечность неведомы. В том и причина, отчего они не хотят порушить негодные опоры, на каких покоится государство: из страха, что не останется у них ничего, кроме беспорядка. Страх их столь велик, что они, вновь и вновь творя все те же ошибки, предпочитают латать и перелатывать обветшавшее либо пришедшее в негодность, нежели попытаться возвести нечто стоящее. Для их разума непостижима мысль: только в хаосе разрушения можно создать крепкие основы. И лишь те, кто надежды свои возлагает на способность государств (а не людей), осознают, как достигается незыблемость.

Отсюда следует, что у правителей и вождей, желающих создать незыблемое и долговечное государство, должна быть воля ввергнуть существующее государство в состояние хаоса. Коротко говоря, жертве всегда должно быть уготовано место. Утверждая сие, в мыслях не держу потрясти чей бы то ни было рассудок; моя задача в том, чтобы выявить простые истины. Мессер Никколо, несомненно, понимал это, пусть и не столь полно. Его государь достиг высот власти, поскольку знал, как с выгодой использовать обстоятельства бытия, погрязшего в хаосе. И все же этому государю незачем было узнавать, как вызвать подобный хаос. Такая задача была отдана на откуп капризной судьбе. В этом смысле мессер Никколо наделяет большей властью судьбу, а не людей. Однако люди, наделенные волей сделать отважный шаг и бросить государство в пропасть, отбирают власть у переменчивой богини и тем самым определяют собственную участь.

Выбор не столь уж решителен, как то может показаться. Возьмите, к примеру, математика, кто тщится создать неопровержимое доказательство. Он громоздит на грифельной доске теорему за теоремой, аксиому за аксиомой, но все напрасно. Вычисления его не ведут к определенности. И тогда он стирает с грифельной доски все, оставляя одно-два утверждения, какие считает абсолютно необходимыми для окончательного доказательства. И все же в который раз вновь и вновь приходит он к неопределенности. Что ему делать? Такие же, как он, ученые полагают, что тех немногих утверждений, кои он сохранил, вполне достаточно для условия задачи. Без этих основополагающих утверждений, уверяют они, наш математик попросту не знал бы, с чего начать. Но он умнее их и наделен истинной проницательностью. А потому стирает с доски все дочиста и начинает сызнова, не обремененный отжившей мудростью. Он верит в науку, а не в людей, являя тем самым мужество ринуться в глубины, куда другие не отважатся и заглянуть.

То же и с государствами. Вожди, дабы добиться действительной перемены, должны обладать волей порушить любое сооружение, возведенное на негодных основах. В течение двух тысяч лет люди возводили и разрушали города, государства, даже цивилизации в надежде соорудить одно идеальное царство. Однако усилия их были напрасными по той простой причине, что недоставало им ни мужества, ни прозорливости начать с нуля, с пустого места. Сотри все с доски начисто, если хочешь избавить новое государство от язв и болячек прежнего образа правления. Мало заменить тирана законодательным собранием, а чернь — королем. Обличье может смениться, но суть остается прежней. Плавный переход одной формы правления в другую всего лишь обнажает внутреннее разложение. Это, выражаясь несколько иначе, всего лишь отсрочка казни. То, что разъело первый образ правления, сохранится и станет разъедать и следующий, и следующий, и следующий.