Заговор - Джонатан Рабб

Это не означает, что вожди-правители не в силах наставить население, используя образование, если оно получает ясно осознанную цель. Но делать так можно лишь до тех пор, пока сия цель упрочает всеобщую незыблемость. Когда же образование начинает производить личности, чей взгляд простирается за пределы политической и коммерческой жизни, оно как общественное установление приходит в негодность. На придание образованию данного качества могут уйти века, как было в древней Спарте, и это так же связано с жестокостью, как и с целесообразностью. Само собой разумеется, что желающие пользоваться властью должны бдительным оком взирать на образование, с тем чтобы знания, им распространяемые, находились в согласии с политическими и коммерческими нуждами времени. Образовывать — значит умышлять хитростью. Вот, должно быть, основная мудрость руководства людьми.

Более того, образование позволит хорошо надзирать за воинственным устремлением людей к переменам, подстегивая его в один отрезок времени и одерживая в другой. Самому же этому устремлению всегда должно позволяться цвести пышным цветом. Вот истина непререкаемая: стоит народу почувствовать, что необузданная его воинственность обрела препоны, как он тут же принимается рвать самое ткань образа правления точно так же, как дикий зверь рвет когтями прутья своей клетки. В пределах общественной незыблемости народу следует дозволять его прихоти и причуды, его страсти, его деспотические выходки. Однако народ никогда не должен ощущать огораживающих его стен. Поддерживать сие тонкое равновесие — задача правящих и образования.

И все же напрашиваются вопросы: «Разве не воинственность есть то самое семя, из какого произрастает потрясение? Как надзор за обучаемым поможет удержать его отца от бунтарства?» Постигшие суть бунта легко отделываются от таких вопросов по нескольким основаниям. Во-первых, бунт вызревает на протяжении поколений: учите дитя хорошо, и в его преданности не останется места для сомнения. Затем — потрясение порождается скрытым недовольством, каковое пробивается наружу, сокрушая мир и покой: дайте этой враждебной силе продуманный исход, и она перестанет грозить вам. И в-третьих, бунтующий вопиет против лишений, дурного обращения либо несправедливости; такие проявления жестокости вызревают годами, а потому в молодых их можно подавить задолго до того, как пагуба от них разрастется до опасных размеров. Вот и все, что я скажу о возможных опасностях бунта.

Точно так же правителям надлежит пристально следить за малейшими изменениями в настроениях, кои указывают на недовольство. Именно по этой причине правящая власть должна с охотой избирать разные роли, каких требует время. Когда в народе начинает проявляться беспокойство, власть обязана уметь менять свое обличье, дабы и умиротворить, и отвлечь изменчивую чернь. Пусть перемена будет лишь поверхностной (а чаще всего успех достигается обманом), однако результат ее может оказаться весомым. Как бы пригодились тут примеры из прошлого, дабы наглядно представить сию политику! Увы, не было никого, кто, имея подходящий случай, осмелился бы пустить ее в ход.

Одна из причин, по какой власти предержащие не пожелали либо не сумели выучиться такому умению вести дела, кроется в ложной убежденности, будто люди во все времена желают свободы, а чернь будто более всего довольна, оказываясь под властью республики либо демократии. Но отчего же людям избирать жизнь под одной неизменной формой верховной власти, когда в своих душах они не лелеют никакой подобной стойкости? Когда бы республиканский дух воодушевлял всех людей во все времена, тогда бы воистину республика была избранной формой правления. Но не такова порода людская. И не на то тратит она силы. Не секрет: бывают случаи, когда люди — открыто ли, нет ли — жаждут даже тирании. Если кто утверждает обратное, то он либо лжец, либо глупец. Отчего же мир перевидал столько тиранов, если не по той самой причине, что всяк человек тайно вожделеет сделаться таковым? То есть заполучить в руки абсолютную власть: утвердить свою волю над всеми прочими. И как жаждут люди тиранической власти для себя, так чтут они ее в других. Жить при тирании, создающей империю, быть свидетелем ее могущества над самим собой и над другими — такое способно насытить личную страсть к тиранству во всех людях.

Как я уже говорил, люди суть дети. А детям отнюдь не чуждо ожидать в повелителе — родителе своем сильную руку власти и воздействия. Впрочем, приходит время, и ребенок устает от этой (равно как и любой другой) страсти. Но мудрый родитель, как и мудрый повелитель, знает, когда следует играть деспота грозного, а когда — няньку заботливую. Власть отражает чаяния народа, народ же более всего умиротворен, когда потакает прихотям власти. Тирания, которая зачастую менее нелюбима, чем монархия, воистину отвечает — временами — человеческой страсти.

Вот где, стало быть, природа людская и природа власти соединяют руки. Власти не очень-то по нутру оковы упокоения — и людям тоже. Власть следует капризу — так же поступают и люди. Власть утоляет свою жажду далеко идущими, если не безграничными, завоеваниями — и люди так же находят себе забаву и развлечение в политической экспансии. Таким образом, пути власти и нужды людей воистину в совершенстве подходят друг другу.

До сей поры я говорил в общих чертах. Разъяснил, что людям надлежит предоставить свободу действовать в соответствии с их воинственными желаниями (в определенных рамках, о каких они не должны подозревать), что власть есть движущая, прихотливая сила, каковая простирается далеко за пределы того рода, кои устанавливаются демократиями, олигархиями и тому подобным, и что в стремлении повелевать люди и власть имеют одну и ту же цель. Нам остается задать главный вопрос: «Как эта цель достигается?»

Теперь я стану поверять свои наблюдения и выводы тем, у кого в руках власть. Я вполне достаточно сказал о людях. Они остаются предметом забот, но лишь постольку, поскольку следуют за теми немногими, кто их ведет. Понять воинственные устремления общей массы есть необходимый шаг в руководстве людьми. Умыслить хитростью перемену в их устремлениях, с тем чтобы государство процветало, есть задача более трудная.

Дабы в решении ее преуспеть, потребно точное понимание природы государства. Нет уже здравомыслия в том, чтобы видеть в государстве единое царство, некую нерасторжимую общность. Говоря так, я имею в виду не тот непреложный факт, что верховная власть делима. Римская республика (со всеми ее консулами, сенатом и трибунами) вполне достаточное доказательство, что деление власти не только возможно, но и, вероятно, даже благотворно для незыблемости. Нет. Я утверждаю, что государства составляют три отдельных царства, или сферы, и каждая из сфер играет свою, ей присущую роль в отношениях правителей и народа. Сферы сии суть политическая, экономическая и общественная.[35]