Вокруг себя был никто - Яков Шехтер

– Психометрист – тот, кто прислушивается. Слушать вас учат и научат, но, как и всякий духовный инструмент, умение слушать нужно скрывать. Человечество страдает от отсутствия внимания, или от кажущегося отсутствия внимания. Все хотят говорить и почти никто – слушать, поэтому желающие высказаться слетаются к человеку, обладающему столь редкостным умением, словно пчелы на мед. Большую часть вы просто обойдете, отринете, но с некоторыми придется вести разговор, и тогда вы должны уподобиться толстому ковру: речь рассказчика мягко утопится в толще вашего внимания, а затем, осторожно вытолкнется наружу. Впустить в себя другого человека означает разделить его судьбу, принять, перетащить часть его наказаний и заслуг. Психометристы не нуждаются ни в чужих заслугах, ни, тем более, в чужих наказаниях, они идут своей дорогой. Они другие, и путь у них другой.

Тогда, много лет назад, Ведущий казался мне просветленным мудрецом, а каждое слово его – истиной. Впрочем, так оно и должно быть, иначе невозможно ничему научиться. Сегодня, спустя жизнь, я смотрю на вещи иначе и дорого бы дал за возможность поговорить с Ведущим. Но где он, в каких краях ищет просветления, у какого Мастера пытается пробить толщу, отделяющую нас от Космоса.

Я закончил мысль и невольно вздрогнул. Насколько, все же, похожа лексика и риторика шарлатанов на подлинное учение, действительно, как обезьяна на человека. Сколько раз на своих лекциях я повторял ученикам это сравнение и вот, только сейчас, на собственном опыте понял, как оно верно. На собственном опыте? К счастью – на опыте Тани, я бы вряд ли попался в такую ловушку, даже в Танином возрасте. Кстати, события, о которых она рассказывала, произошли восемнадцать лет назад. Тогда, после окончания университета ей было примерно двадцать два, двадцать три, значит, сейчас за сорок. Никогда бы не сказал, меньше пятидесяти ей дать невозможно!

Мотл разговаривал по сотовому телефону, увидев меня, он взмахнул свободной рукой в знак приветствия и, сложив пальцы щепотью, покачал сверху-вниз – подожди, мол, минутку. Я отправился сдавать ключ.

М.Стороженко устало улыбнулась из-за стойки.

– Вы отсюда вообще не уходите? – спросил я, протягивая тяжелый брелок.

– Иногда, – на сей раз, улыбка усталой блондинки показалась мне несколько вымученной. – Случается и ночую здесь, – она кивнула на маленькую железную дверь в стене, украшенную яркими плакатами авиационных компаний. – Раньше в гостинице работало пятьдесят человек, после приватизации осталось десять. Четыре уборщицы на восемь этажей, две горничные, два охранника и две девушки на приеме. Сменщица моя сейчас болеет, вот и приходится не уходить с работы сутками.

– А муж? – задал я провокационный вопрос. – Муж не жалуется?

– Не жалуется, – вздохнула блондинка. – Мы давно развелись, он теперь на другую жалуется. Дочка вот хнычет, маму видит редко. Хорошо еще, что бабушка с дедушкой пока в силе, растят ребенка.

– Ну, вы хоть деньги зарабатываете, – уважительно произнес я, –сверхурочные, наверное, хорошо оплачиваются.

– Да какие там деньги! Еле хватает на еду и одежду. Дождешься милостей от Бачея!

– От кого?

– О хозяина гостиницы, Бачея. Держит всех на коротком поводке, знает, сколько глаз на это место зарятся! Так моя жизнь и проходит в одиночестве: с такой работой ни замуж выйти, ни друга завести! А он, хоть бы добавил немного, подарок какой иногда кинул! Только рыщет, сердитый, по гостинице, будто кроме постельного белья тут есть, что украсть. Потом в кабинет приглашает, на беседу о трудолюбии, а сам за пазуху норовит заглянуть.

Разговор с блондинкой принял многообещающий поворот, она уже приготовилась раскрыться передо мной, словно устрица, и продемонстрировать жемчужину души, но тут подошел Мотл.

– Вижу, товарищ, что беседы с женщинами тебя не утомляют!

– Отчего же, – я двинулся от стойки к выходу, негоже мадам Стороженко наши разговоры слушать. – Утомляют, только не сильно.

– А я тебя предупреждал: Таня может заговорить до умопомрачения, – ворчливо упрекнул Мотл. – Зачем соглашался?

В его голосе проскользнул огонек скрытой ревности, и мысль о его романе с Таней вновь всплыла в моей голове, но я оттолкнул ее обеими руками.

–Стой, – продолжил Мотл, останавливаясь перед самой дверью. – Прежде чем усядемся в транспорт, хочу тебя предупредить. Заведующий центром выделил для твоей поездки свою машину вместе с шофером, так что поедем удобно, но учти – шофер – бывший майор КГБ.

– Небось, из отдела по психометрии?

– Молодец, догадался! Именно оттуда. Когда органы разогнали, он со товарищи оказался на улице и пошел устраиваться по специальности. А по его специальности только с криминальными структурами иметь дело. Тут как раз Международный конгресс психометристов открыл в Одессе филиал, он и кинулся к нам, своим бывшим подопечным. В бытность майором зла он никому не чинил, так, мелко пакостил по долгу службы, зато право на ношение оружия и связи у него остались. Вот его и взяли, со товарищи, кого водителем, кого охранником, кого сторожем. Раньше они охраняли власть от психометристов, а теперь наоборот – психометристов от власти. Дядька он, кстати, совсем даже неплохой. Но мало ли. … Сам понимаешь.

– Понимаю.

Неплохой дядька, приветливо улыбаясь, выскочил из скромной «Тойоты» и протянул руку.

– Николай Васильевич. Это я ведь вас встречать должен был в аэропорту, да Мотл перехватил. Здоровэньки булы!

Рука у него оказалось открытой и теплой, без заднего плана, а старательно надетый картуз психометриста, в сочетании с большой кобурой на правом боку, придавал картине фантасмагорический оттенок.

– Я вашего батьку добрэ пам’ятаю, – радостно рассказывал бывший майор, пока машина выбиралась из города. – Як вин там, у Риховоти псыхомэтричному?

– Хорошо, спасибо. Вы с ним встречались?

– Щоб зустричатыся, так ни, но дело его изучал, я ведь усих псыхомэтрыстив одесских по именам и в лицо до сих пор пам’ятаю.

– И краснодеревщика помните!

– У-у-у, – уважительно протянул майор, – вашего прадедушку. Конечно, большой был человек, не чета нынешним. Какие нынче психометристы, так, трава да цветы полевые, а этот был дуб! Дуб в окружении дубов!

От волнения он плавно соскочил с языка коренной национальности на привычный русский. Я еле удержался от смеха. Николай Васильевич понял, что переборщил, и примолк.

Нет ничего более уютного на свете, чем поездка в автомобиле под дождем. Равномерное постукивание «дворников» напоминает ход часов, монотонный шум ливня, под мостами и деревьями сменяется редкими ударами тяжелых капель о крышу. Вывернутые наизнанку, безжалостно брошенные у обочин, зонтики, похожи на трупы загнанных лошадей. Они не дошли. А мы дойдем, доедем под тихую музыку, шелест воды и тиканье «дворников».

На панели водителя, рядом с пепельницей пришпилен какой-то текст, напечатанный крупными буквами, Присматриваюсь и не верю своим глазам – это же описание медитации, которую начинающие психометристы проделывают, выходя из дома. У более продвинутых упражнение настолько въедается в обиход, становясь частью распорядка, что уже не нуждается в концентрации внимания.