Моя идеальная - Настя Мирная

— Тёма…

Он прижимается к моим губам, перекрывая все возражения, и снова шепчет:

— Я так решил, родная. Ещё в ту ночь, когда стоял под твоим окном, я понял, что готов на тебе жениться, если это так надо твоим старикам. И не только из-за этого. Я люблю тебя. Тогда любил. Всегда, Настя, любил. И всегда буду любить. До последнего вдоха. Нет… — качает головой, закрыв глаза. А потом снова поднимает веки и отсекает. — Даже после него. Ты — моя вторая половина, как бы глупо и сопливо это не звучало, и я буду любить тебя даже после смерти. Хрень несу, да? — хмурит лоб, сжимая ладонями моё лицо, замечая растерянность в моих глазах.

Отрицательно качаю головой, сдерживая слёзы счастья. Его слова… Они не только рёбра пробивают. В самое сердце влетают. Разрастаются там. Заполняют. Согревают. Обжигают. Они дают мне крылья. Они дарят уверенность. Они заражают спокойствием. От них душа поёт.

Северов ловит губами солёные капли, которые всё же стекают по щекам, и тихо смеётся.

— Почему ты такая плакса?

И я смеюсь в ответ.

— Потому, Тёма, что если я не буду плакать от счастья, то придётся кричать, чтобы справиться с эмоциями. Ты — моя жизнь, любимый. Мой смысл. Моя судьба. Хрень несу, да?

Снова громкий заливистый смех и нежно-трепетный поцелуй.

— Самую лучшую хрень на свете.

Спустя пару часов разговоров чувствую, что глаза начинают слипаться, но уснуть так и не удаётся. У меня ещё остались вопросы к Артёму, на которые мне нужны ответы. Понимаю же, что Северов и так рассказал мне всё, ничего не утаив. Даже о том, что стало причиной его ухода из дома и как он выживал после этого. Но я всё равно должна знать ещё некоторые моменты, чтобы между нами не осталось никаких недосказанностей.

— Тёма, можно вопрос? — спрашиваю сипло, поднимаясь по сидению вверх.

Он косит на меня взгляд, не переставая следить за дорогой.

— После всего, что произошло, и того, что было сказано, ты ещё и спрашиваешь, Настя? Мне больше нечего от тебя скрывать. Ты и так знаешь обо мне больше, чем кто-либо. Решила сделать из человека-загадки открытую книгу? — киваю, кладя руку на его бедро и заглядывая в глаза. Парень громко вздыхает. — О чём ты хочешь спросить?

Тяжело сглатываю. Нагребаю полную грудь воздуха и выталкиваю на одном дыхании:

— Откуда у тебя такая ненависть к тому, что к тебе обращаются Тёма? Почему ты так к этому относишься?

Он прикрывает глаза, сжимает руль, пока костяшки не белеют, и до скрежета стягивает челюсти.

— Тёма! — кричу, цепляясь пальцами в рулевое колесо, когда машину начинает уводить на встречную полосу.

Он быстро выравнивает авто и тяжело дышит.

Вот только я не знаю, от чего именно. Из-за испуга или причиной стал мой вопрос? Я ведь была уверена, что любимый уже вскрыл все загноившиеся раны, но, видимо, нет. И эта, судя по всему, самая глубокая и болезненная.

Сжимаю ладонью его руку и сиплю:

— Если не хочешь говорить об этом, то не надо, родной.

В замершей тишине салона раздаётся его сорвавшееся надрывное дыхание, а потом он выталкивает сквозь зубы:

— Нет, Насть, не хочу. Но расскажу.

Я бы хотела сказать, что он не должен этого делать, но соглашаюсь. И не только любопытство вынуждает меня слушать, но и желание избавить самого близкого человека от последних страхов и сомнений.

Предпринимаю последнюю попытку.

— Может, дома, Артём? Если тебе слишком тяжело, то не стоит говорить об этом, пока ты за рулём.

— Всё нормально, маленькая. Я буду внимательно следить за дорогой. — вдох-выдох. — Так меня только мама звала. — дрогнувший на этих словах голос вибрациями не только по всему моему телу проходит, но и душу неровными вибрациями прогоняет. Переплетаю наши пальцы, легко стискивая, потому что Северов принимает поддержку только в таком виде, и настраиваюсь на его слова, отключив все свои эмоции, мысли и страхи. — Она ушла, когда мне было шесть, а Егору два. И, как ты наверняка догадалась, из-за избиений отца. — даже дыхание торможу до необходимого минимума. — Если раньше всё дерьмо лилось на неё, то после её побега доставаться стало нам с братом. Отец просто, блядь, озверел. Ладно я, но Егору, сука, всего два года было, а он его пиздил за то, что тот плакал. Я уже тогда начал за него вступаться и на себя агрессию отца перетягивать.

Сильнее сжимаю его пальцы и трачу все силы, чтобы не разреветься.

Как? Как, блядь, это проклятая вселенная может так издеваться над людьми? Ему же всего шесть лет было! Совсем ребёнок, вашу мать! Маленький мальчик, над которым измывался собственный отец!

Моя очередь скрипеть зубами, когда Тёма продолжает исповедь.

— Я всё ждал, что мама вернётся за нами. Месяц ждал. Потом год. Два… Но, — тяжело сглатывает, переводя сбивчивое и хриплое дыхание, — с каждым прошедшим месяцем надежда на её возращение гасла, а ненависть росла. Не на то, что она сбежала, а потому, что не забрала нас собой. Я не понимал, как можно оставить своих сыновей с чудовищем, даже если спасаешь от него свою жизнь? Наверное, это было самое большое моё разочарование в людях. В тот день, когда родная мать закрыла за собой входную дверь, уходя на работу, и так и не вернулась, началось моё падение.

Я снова плачу. Грызу язык и губы. Кровью давлюсь, но ни слова не произношу. А ещё я вдруг понимаю… Всё понимаю.

И почему Тёма боялся любить. И почему никому не верил. Почему не хотел привязываться. Один родной человек бросил его. А второй мучил на протяжении долгих лет. Неудивительно, что он закрылся от всего мира и никого не впускал в себя.

— Жалеешь меня? — рубит, взглянув на меня.

— А как иначе, родной? — отбиваю хрипло и с дрожью в голосе. — Ты же совсем ребёнком был и столько пережил за эти годы. Как я могу не жалеть? Как, Тёма?! — последнее уже криком, потому что самой слишком больно.

Сердце сдавливает. Грудную клетку разрывает. Душа кровавыми слезами рыдает. Все внутренности в крошку его словами перемолоты. Лёгкие на лоскуты изрезаны.

Каждый раз, когда мне кажется, что он излил всю свою боль, оказывается, что её остаётся в нём сполна. И она такая глубокая и тяжёлая, что я даже представить не могу, как он живёт с ней.

Север в очередной раз останавливает машину и осторожно