Противостояние эльфов - Мира Ризман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Мне очень жаль, — ощутив укол совести, принялась честно оправдываться Рениса. — Но дело в том, что отец меня наказал и отправил в ссылку в далёкое имение. При всём желании теперь отсюда никак не выбраться, так что едва ли мне удастся прийти к вам на встречу. Впрочем, это верно и вовсе невозможно. Отец сказал, что я больше не смогу покинуть Царство!
Демон слушал очень внимательно, чуть заметно хмурясь, а затем ещё с минуту молчал, прежде чем задал новый вопрос:
— А вы бы хотели?
— Покинуть Царство?
— И это в том числе, — насмешливо подтвердил Аулус, и с ним явно начали происходить изменения. В глазах вспыхнули крохотные искры, а губы чуть дёрнулись в ухмылке.
— Я не знаю… — растеряно проговорила Рениса, и в самом деле оказавшись в замешательстве. С одной стороны её манило вернуться в мир интриг и заговоров, с другой — она уже нашла умиротворение среди красок, мела и карандашей. Даже бросая на чаши весов яркую насыщенную жизнь во Дворце Совета и тихое безмятежное существование в мастерской художника, те приходили к полному равновесию. Не в силах сделать столь сложный выбор Рениса очнулась.
В мастерской уже начало светать. Рениса, потянувшись, расправила затёкшие мышцы, затем, торопливо поднявшись, собрала разлетевшиеся по комнате листки и, уложив их стопкой в специальную корзину, вернулась на место. Потушив лампу, она вытащила из коробки тонкий уголёк и занесла его над бумагой в нерешительности. А не нарисовать ли ей демона?
* * *
Она сидела в мастерской сутками напролёт, отвлекаясь только на еду и душ. И хотя Р’фир Адара заботливо устроила ей спальню в комнате напротив, Рениса заглянула туда лишь однажды. Присев на широкую мягкую кровать, она с минуту решала, нужно ли ей немного подремать, но так как холодное осеннее солнце ещё не село за горизонт, передумала и вновь отправилась к мольберту. Иногда они переговаривались с дядюшкой Ре за работой, но их разговор по-прежнему касался только мастерства. Р’хас Рехарт тактично не влезал в её жизнь неудобными вопросами, вместо этого подарив ничем не ограниченную свободу творчества. Он даже не просматривал бесчисленные наброски и эскизы, выходящие из-под руки Ренисы и аккуратно сложенные в грубо сбитый ящик. Дядюшка Ре сам смастерил его на следующий вечер, а, вручая, сказал:
— Твоим работам нужно место и право на тайну. Я не хотел бы ненароком стать свидетелем твоих секретов или неудач. Кому, как не мне знать, что некоторым картинам необходимо подольше побыть рядом с создателем, прежде чем встречаться с кем-то ещё, а некоторым и вовсе лучше никогда не попадаться никому, кроме художника, на глаза!
В этом был весь Р’хас Рехарт. Понимающий, тонкий и чуткий. Впрочем, его жена так же не опускалась до мелочных сплетен и наговоров. Р’фир Адара тихонько хлопотала по дому, появляясь в мастерской только, что принести чаю или же позвать в столовую. Лишь изредка она позволяла себе посетовать на залёгшие у Ренисы от недостатка сна круги под глазами, но ни разу не попыталась вмешаться в её режим. Как и дядюшка Ре, его жена не влезала в чужую жизнь. Завтракая с ними каждое утро, Рениса невольно ловила себя на завистливой мысли, что была бы рада, будь они её родителями. И пускай она никогда не видела бы ничего, кроме скудных северных пейзажей, а блюда на столе едва ли отличались изысканностью, ей не пришлось бы скандалить и устраивать истерики, чтобы добиться права заниматься избранным делом.
Поглощённая рисованием, Рениса вскоре потеряла всякий счёт времени. Перепутав день с ночью, она уже не могла сообразить, минуло ли всего три дня или уже прошла целая неделя с её приезда. Неизменно росло количество портретов самых разнообразных жителей союза. Были здесь написанный тушью суровый и грозный Император эльфов, выведенная густыми чернилами обольстительная и коварная агни Касайрис, нежная акварель досталась задумчивому и растерянному юному королю Дамиану, а яркая, насыщенная гуашь — надменному драконеанину Гволкхмэю. Слоистой пастелью Рениса нарисовала целый вампирский клан во главе с послом Ариатом, тогда как жестокие бэрлокские принцы заслужили только грубый графитный карандаш. Мягким разноцветными восковыми мелками Рениса изобразила соблазнительную красавицу Нэйдж. И та, признаться, вышла настолько удачно, что от картины было трудно отвести взгляд. Она манила и притягивала к себе, словно ей каким-то образом передался невероятный магнетизм роковой красотки. Попав под его чары, Рениса хотела уже показать портрет дядюшке Ре, однако, окинув результат придирчивым оценивающим взглядом, ей стало неловко и даже стыдно. Уж слишком откровенной и вызывающей показалась ей Нэйдж, потому, дабы не смущать никого, она спрятала работу на самое дно ящика. Там же покоилась и целая стопка самых разнообразных эскизов и небольших картин, посвящённых Данье. Это походило на какое-то наваждение. Частенько принимаясь за чей-то мужской портрет, Рениса, сама того не замечая, начинала менять очертания и цвета, пока перед ней вновь не появлялся меланхоличный полукровка. Смотря на него, ей всё чаще становилось тоскливо и одиноко, а сердца болезненно сжимались в груди. Она теряла покой и некоторое время могла думать только о нём, вспоминать его лукавую улыбку, лёгкий, чуть раздражающий, цветочный аромат и приятный бархатный голос. Порой ей овладевали и вовсе дикие мысли. В теле вдруг поднималась необъяснимая волна, и вслед за ней появлялось страстное желание оказаться с Данье рядом, прикоснуться к нему, прильнуть, словно кошка, жаждущая ласки, ощутить тепло его рук и силу объятий. Не зная, как унять вдруг обезумевшие чувства и жар, Рениса вскакивала с места и резко открывала окно, подставляя разгорячённое лицо колким поцелуям северного ветра. И наступал отлив, приносящий вместе с собой стыд и угрызения совести. Очередной портрет полукровки немедленно прятался под стопку зарисовок, чтобы не мозолить глаза и не бередить угомонившиеся чувства. Рениса ставила перед собой новый листок и, чтобы не искушать себя, начинала рисовать женский облик. И на бумаге радостно плясала огненная богиня, или блистала дорогими нарядами опасная леди Ярина, а иногда даже появлялась серьёзная принцесса Шанталь, склоняющаяся над свитками и окружённая колбами, склянками и кристаллами. Но проходило совсем немного времени, и всё повторялось. Снова рука выводила волнующие черты, а сердца принимались стучать чаще в томительном предвкушении.
Хуже этой эмоциональной пытки были только слишком яркие и запоминающиеся сны, в которых неизменно присутствовал Аулус. Он появлялся в любое время среди
