Конец пути - Ярослав Гжендович

Ночью впечатление от такого еще жутче. Слышен только шорох тысяч ног — словно шум наводнения. Во мраке маячит бесформенная масса, человеческая река, ощетинившаяся головами людей и животных, лесом копий, флажков; над всем этим поднимаются клубы пара от дыхания, слышно фырканье лошадей, рев волов, скрип колес повозок и шаги. Единый шум, состоящий из шума тысяч подошв и топота копыт.

Я ехал впереди, а человеческий потоп выплескивался на пустоши за моей спиной. Если бы кто-то встал на пути нашего марша, первыми увидел бы выступающую из тьмы стену встающих под небо орнипантов. Большие черные силуэты, шагающие на толстенных, будто деревья, ногах, раскачивая вперед-назад огромными, словно валуны, головами, со вспарывающими воздух клювами размером с половину рыбачьей лодки. Орнипанты в Амитрае были редкостью. Встречались они в кебирийских караванах, но те обычно ходили по окраинам пустынь во Внешнем Кругу. Кебирийцы содержали их в пустынных лагерях и, решив свои дела, снова исчезали в пустыне. Я сам, при власти моего отца, видел их всего несколько раз, причем издали.

Шестнадцать — кажется, что это немного, но не когда стоишь ночью на дорожном посту за баррикадой из связанных пучков одеревеневшего, заостренного тростника, при свете нескольких бьющихся на ветру факелов и одного несчастного очага на треноге.

Тогда шестнадцать шагающих башен из мышц и перьев, что идут широким строем на смешную баррикаду из жердей, — это горная лавина. Непонятно, как следует поступать. Хватать лук и стрелять в широкие нагрудники из шкур каменных волов, которые не пробить железом; заслоняться копьем, что превратилось в идиотский прутик, прятаться за баррикадой из связанных палочек? Лучше всего бросить копье и бежать в темноту, надеясь, что жуткие существа пойдут своей дорогой, ведь каждый их шаг — как десять человеческих.

Заставу поставили на пути к подножью гор. Словно речь шла о бродящей здесь банде из нескольких разбойников. Баррикада из заостренных кольев, восемь солдат пехоты, один лагерный фургон, преграждающий дорогу, а подле него — шестеро лучников. Конных, но сейчас их кони стояли рядом, только обнюхивая камни и гравий в поисках пары травинок или ящерицы.

Когда мы приблизились, двое солдат вышли к баррикаде, глядя на огромных птиц, что одна за другой выныривали из темноты, с головами, возвышающимися над землей на три человеческих роста, на огромные когтистые лапы, ударяющие в землю. Оба солдата выглядели так, словно не знали, сумеют ли проснуться.

Один, в нагруднике хон-пахана, поднял факел и крикнул: «Стой, кто идет!» — полагаю, что ничего другого просто не пришло ему в голову.

Мы даже не сбавили хода, а птицы были у баррикады в несколько ударов сердца.

Я свистнул сквозь зубы, и с обеих сторон услышал скрип натягиваемых арбалетов. В свете огня были видны стрелки, поспешно хватающиеся за стрелы в колчанах, и отвратительный звук, когда хон-пахан опорожнился, сам того не заметив, — а потом все потонуло в стальном посвисте тридцати двух наконечников и в отчаянных криках.

И сразу после моя передняя птица пинком проломила баррикаду, что разлетелась со звучным грохотом расщепляющихся жердей; светильник упал на дорогу, рассыпая жар и снопы искр, мощный клюв рванулся вперед, переворачивая лагерный фургон на бок. Следующая птица пнула его, отрывая ось вместе с ярмом дышла, третья — раздавила сундук, следующая превратила его в кучу щепок. Спалле высунулся из паланкина, вырвал из земли флажок с символом двух лун, сломал и отбросил куда-то в сторону.

* * *

Очень скоро разбитая застава осталась позади. Пройдет немного времени, и след от нее исчезнет под вытоптанной полосой земли, где пройдут тысячи ног, копыт и окованных колес.

Люди Фитиля уже привыкли к маршам через пустоши, к тому, что тянется их племя в неизвестность, как огромная человеческая змея, и что в каждый миг путешествие может превратиться в битву. Мы ехали впереди, готовые смести любого, кто встал бы на нашем пути, а позади тянулись женщины, дети и старики, окруженные двумя рядами всадников и пеших воинов, едущих в едином ритме. Сзади шли стада волов и овец, сбоку маршировала пехота, арьергард состоял из еще одной сотни кавалерии. Мы двигались пустошью, оставляя полосу голой земли, не останавливаясь на отдых. Самые слабые ехали на повозках, остальные отдыхали на повозках посменно. Воду и еду раздавали тоже на ходу, всадники подремывали в седлах. Таким-то образом кирененцы шли быстрее, чем обычный, марш пары тысяч человек, но все равно казалось, что идем мы бесконечно.

Когда встал серый, мрачный день, мы все еще не добрались до дороги, которую должны были пересечь, чтобы войти в пустошь и направиться в урочище, пещеру Червя.

Но в этих землях все еще никто не знал, что огромная вереница людей вьется степью по стране Праматери.

В синий рассветный час мы услышали рога Красной Башни, а потом в утреннем тумане вышли к храмовым полям, растаптывая дамбу, делящую поля, и неглубокую грязь между ними.

А на полях работали люди.

По обе стороны от дороги, по которой ступали орнипанты, стояли, по щиколотку в болотистой грязи, остолбенев, селяне, занятые посадкой, разевали рты от удивления несколько храмовых стражников и таращились с задранными головами на проходящих мимо гигантских птиц и на людей, устало покачивающихся в паланкинах.

А сзади накатывали шеренги людей. С шорохом подошв, стуком копыт и скрипом фургонов. Из тумана появлялись крупные скакуны тяжелой кавалерии, сверкали доспехи, хлопали наплечные флажки.

Длилось это несколько ударов сердца.

Работавшие на пашне упали на колени и склонили к земле головы, сплетя ладони на затылке, стражники бросили копья и помчались в степь. Не успели они сделать и десяток шагов, как их догнали стрелы. Один пал в прыжке, с прошитым затылком, другой свалился лицом на дамбу и съехал по ней с двумя древками, торчащими из спины, еще один вдруг остановился, выгнувшись назад, обернулся на месте и пал между рядами, засаженными зелеными ростками.

Единственный стражник, который не убегал, а лишь остолбенело таращился на нас, худой, сморщенный и старый, вдруг завопил и бросился вперед с выставленным копьем. Проезжающие мимо всадники равнодушно смотрели, как он прыгает на расставленных ногах, бессмысленно пытаясь дотянуться до бока птицы, и наконец кто-то из погонщиков стеганул его копьем, словно палкой, повалив на землю.

Я видел, как он тяжело поднимается с ошалевшими глазами и как снова бросается — один на всю колонну, копье его бессильно звенит о щиты пехоты; кто-то из солдат равнодушно отталкивает его, а еще один пинком выбивает и ломает копье. Когда я оглянулся через плечо, то все еще видел его, как он встает все более неуверенно и как раз за разом бросается на войско, сперва с мечом, потом с голыми руками, раненый, порезанный, поскольку кто-то нет-нет да и терял терпение, но остальные проходили мимо него равнодушно, как мимо брешущего пса.

Тракт мы миновали в тот же день, никем не побеспокоенные; никого не встретив, мы продвигались во все более дикую пустошь и удалялись от поселений.