Самозванец - Теодор Мундт

С бьющимся сердцем епископ подходил к дому сборщика. С первого взгляда казалось, что там никто не мог уцелеть. Один угол был совершенно разрушен, и в этом месте крыша съехала внутрь и неминуемо должна была раздавить собравшихся.

Епископ заглянул через разбитое окно во внутренность дома: там никого не было, но ни убитых, ни раненых тоже не было видно.

– Где мои родственники? – спросил он какую-то старушку, испуганно ковылявшую мимо него.

– А кто твои родственники, святой отец?

– Невеста таможенного надсмотрщика и ее родители.

– Они у часовни Святого Иоанна, вот там! – Старушка показала пальцем и заковыляла дальше.

Около маленькой деревянной часовенки епископ застал большое общество нарядных дам, разодетых штатских и военных.

Увидев прелата, Гаусвальд бросился ему навстречу.

– Они спаслись каким-то чудом: среди общества оказалась новая парочка, и когда о новом обручении было объявлено, то все кинулись поздравлять помолвленных. В этот момент и произошел взрыв, которым разрушило противоположный угол. Крыша с треском съехала вниз, но в том углу никого не было, так как все ушли поздравить Лахнера и его невесту. Вот в этом-то и сказалось чудо!

– Значит, все ваши гости уцелели? – спросил епископ.

– Да, – ответил Гаусвальд, – но не знаю, уцелеем ли мы и далее. Существует предположение, что взорвались еще не все запасы пороха, и вот отец Неттхен, вахмистр Зибнер, вместе с моим другом, прапорщиком Вестмайером, отправились в башню, чтобы осмотреть там все: может быть, им удастся запереть железные двери, которыми разгораживаются помещения, и предупредить новое несчастье. И вот их все еще нет. Вдруг они задохнулись?.. А, вот и они! – радостно вскрикнул он.

– Еще чудо! – вскрикнул Зибнер. – Представьте себе, господа, вот этот жандарм стоял совсем близко от самого центра взрыва, на нем опалена вся одежда, а между тем он нисколько не пострадал!

– Воистину сказано, что без воли Божией ни один волосок не падет с головы, – промолвил епископ.

– Ну, а остальные? – спросил полковник Агатон.

Зибнер вздохнул и, опустив голову, ответил:

– Господин полковник, в магазине, где хранились запасы пороха, работало семнадцать арестантов под охраной десяти жандармов. Всего двадцать семь человек. Они не могли уцелеть…

Все набожно перекрестились.

– А что за причины взрыва? – спросил Агатон.

– Наверное, всему виною жандармы. У них каблуки подбиты железными гвоздями, от шарканья по каменному полу могла произойти искра, она попала на пороховую пыль – и готово. Я докладывал об этом, но меня никто не слушал.

– Спросим-ка уцелевшего часового, – предложил Агатон.

Но как ни спрашивали жандарма, он упорно молчал. Когда его потрясли по плечу, он удивленно вскинул голову и сказал:

– Я вижу, как шевелятся губы, но не слышу ни звука. Я оглох!

Тогда ему написали вопрос.

Это был тот самый жандарм, с которым говорил Ример. Когда Лахнер услыхал непонятные слова бывшего дворецкого, он воскликнул:

– Мои предположения оправдываются: я так и думал, что тут злой умысел! Вахмистр Зибнер напрасно сказал Римеру, что сегодня утром его дочь венчается с Теодором. Ример не смог смириться с этой мыслью и решил присоединиться к свадебной процессии, если она отправится «ко всем чертям»…

– Боже, какой злодей! – взволнованно сказал Радостин.

Взрыв – дело рук Римера – наделал массу бед. Жертв было столько, сколько иной раз не уносит кровопролитное сражение. Не только в ближайших местностях, но и в самой Вене было разрушено много домов, а у большинства уцелевших вылетели стекла. Начиненные бомбы и шрапнели силой взрыва переносились на огромные расстояния и там разрывались, калеча и убивая людей и животных. Части разорванных тел арестантов и жандармов нашли потом на центральных улицах Вены. Звук взрыва был слышен на десятки миль вокруг. На месте пороховой башни образовалась довольно глубокая воронка, как это обыкновенно бывает, главная сила взрыва направилась вверх и вниз. Если бы она была направлена в стороны, то от Вены не осталось бы и следа.

С тех пор вблизи от городов больше не стали устраивать такие большие склады пороха.

Нечего и говорить, что в тот день венчание Гаусвальда с Неттхен не состоялось. День всеобщей скорби и ужаса не мог быть днем радости. Да и друзьям – Гаусвальду и Лахнеру – хотелось вместе идти двумя парами к венцу.

Итак, мы довели читателя до того момента в жизни нашего героя, когда все темные силы, ополчившиеся на его судьбу и в одно время уже торжествовавшие победу, были побеждены и рассеяны. Дальнейшая жизнь Фомы Лахнера не может интересовать читателя. Ведь нас прельщает борьба, мы торжествуем победу, мы оплакиваем поражение, а кончилась борьба – и ее результаты уже не пробуждают в нас особого интереса.

Поэтому, не желая утруждать читателя, мы кончим свое повествование, по крайней мере в отношении романтической формы. Скажем только несколько слов о судьбе тех персонажей, которые на разных страницах нашего романа-трилогии пользовались благосклонным вниманием читателя.

Император Иосиф по возвращении в Вену поселил Лизетту в маленьком, специально для нее купленном особнячке, тонувшем в большом саду. Дом выходил на оживленную улицу, но в стене парка из переулочка была почти незаметная дверца, через которую Иосиф обыкновенно навещал свою подругу. На следующий год после заключения мира умерла Мария-Терезия, оплакиваемая всем двором и подданными. Иосиф энергично взялся за проведение давно задуманных реформ, но тут его поразило сильное горе: Лизетта, почувствовавшая в себе биение новой жизни, оступилась, упала и через три дня умерла в жестоких мучениях. С той поры Иосиф больше не знал, что значит улыбаться. Он стал задумываться, его умственные способности почти пошатнулись. Ему не удалось в силу этого ничего довести до конца. Так и умер этот несчастный государь, много заботившийся о своем народе, но по воле судьбы мало сделавший для него.

Лахнер прожил с Эмилией в счастливом браке до глубокой старости и достиг выдающегося положения и баронского титула. Одно печалило их – бездетность брака. Зато Гаусвальд не мог пожаловаться на свою Неттхен: она во всем проявляла одинаковую аккуратность; аккуратно следила за домом, аккуратно вела хозяйство и аккуратно каждый год рожала то мальчика, то девочку.

Ниммерфоль дослужился до чина подпоручика и дальше не пошел. По странной иронии судьбы приказ о производстве его в чин поручика застал его уже мертвым.

Биндер, на которого русдорферская катастрофа произвела потрясающее впечатление, стал задумываться и впал в чрезмерное благочестие. В нем проснулся былой богослов, и через год он постригся в монахи. В его судьбе принял большое участие преосвященный Амвросий, выдвинувший серьезного, образованного монаха на возможную высоту. В преклонных годах он занял одно из высших духовных мест в Австрии и умер, почитаемый наравне со святыми.