Самозванец - Теодор Мундт

– Ваше величество! – тихо окликнул он императора, проходившего мимо дерева.

Иосиф вздрогнул и остановился.

Тогда мальчик измененным голосом продолжал:

– Ваше величество, умоляю, выслушайте меня! Мне необходимо сообщить вашему величеству кое-что очень важное.

– Кто ты, мальчик? – мягко спросил Иосиф.

– Я все скажу вашему величеству, но мне надо сделать это наедине… Умоляю… окажите милость… очень важно… – бормотал юный проситель, объятый паническим страхом, что император не внемлет его мольбе.

– Да кто ты такой?

– Подручный маркитантки… меня все знают… Иосиф на минуту задумался. Какая опасность могла грозить ему, если он выслушает юношу? Покушение? Но не этот же юнец станет покушаться; да если бы он и хотел сделать это, то мог бы напасть неожиданно, из-за дерева, сзади… Но кому может быть нужна жизнь его, императора? Нет, смешно и предполагать такое! Но вместе с тем сколько бед, сколько несчастий не было предупреждено только потому, что сильные мира не удосуживались снизойти до выслушивания сообщений незначительного человека. Как знать, что мог подслушать такой мальчик.

– Иди за мной, – коротко обронил император, направляясь вперед.

Юноша последовал за монархом.

У входа в палатку Иосиф приказал, чтобы никто не входил без зова, а затем, впустив своего спутника и старательно закрыв полог, отошел в угол, сбросил там плащ и обратился к юноше, стоявшему около полога:

– Ну-с, подойди-ка ближе. Я слушаю.

Юноша сделал два-три неверных шага, вдруг упал на колени и страстно зашептал:

– Ваше величество! Прикажите расстрелять меня, убейте меня своей рукой, но я не могу больше жить без вас… Ах, ваше величество…

Юноша сорвал с головы круглую матросскую шапочку, и роскошные, пышные волосы рассыпались по плечам его курточки.

– Лизетта! – вне себя от удивления воскликнул император.

– Это я, ваше величество! Простите, я знаю, что я смела, слишком смела, но что же мне оставалось делать, если я так безумно люблю ваше величество? Ох, до сих пор я не знала, что такое любовь… я знавала одни увлечения, но теперь уже не могу жить с такой мукой в сердце. Лучше убейте меня, но не гоните! Я не могу жить без вас…

– Как же ты попала сюда? – спросил Иосиф, который никак не мог прийти в себя от изумления.

– Когда противный старый хрыч принес мне подарок от вашего величества, я была вне себя. У меня сердце разрывалось, я не понимала, что со мной делается…

– Да встань же с колен, Лизетта.

– Я решила, что буду развлекаться, хотела завести себе дружка – о, это было так легко, и прежде я была не строга на этот счет. Я думала, что его поцелуи заставят меня забыть вас: прежде я так излечивалась от измены… Но теперь со мной стало твориться что-то неладное: в самый решительный момент, когда поклонник хотел обнять меня, я закатывала ему пощечину и гнала вон. На другой день я пробовала развлечься с другим – и повторялось то же, мне казалось оскорбительным, что меня обнимет кто-нибудь после вашего величества… Так я промучилась неделю-другую. Наконец мне стало и вовсе невмоготу. Чувствую, что дело плохо и что без вас мне не жить. Думала я, думала, да и решила: махну-ка в лагерь, тем более что маркитантка здешнего лагеря – родственница моей хозяйки. Я запаслась рекомендацией, преподнесла маркитантке хороший подарочек, и она взяла меня к себе, обещав не выдавать моего инкогнито. Я сказала ей, будто у меня имеется дружок среди офицеров. Ну вот, приехала я сюда, а вашего величества нет. Я и приуныла. Вдруг слышу – вы едете. Каждую ночь с тех пор я встречалась с вашим величеством, но вы не замечали меня. Сегодня стою я за деревом и думаю, не пойти ли мне погулять по лагерю; если встречу ваше величество, значит, судьба, и надо мне открыться… Не успела подумать, а вы и идете… Ваше величество! Не отталкивайте меня, иначе я руки на себя наложу!

Иосиф подошел к взволнованной, заплаканной девушке, нежно обнял ее и сказал растроганным голосом:

– Мы никогда, никогда не расстанемся с тобою, Лизетта, если ты сама не захочешь этого. Потом мы вместе подумаем, как нам с тобою быть. В Вене тебе все-таки придется сменить гнев на милость и принять от меня домик в подарок. Ну, а здесь… Впрочем, мы еще подумаем…

Лизетта вновь опустилась на колени и со счастливыми рыданиями обняла ноги императора.

XVI. Разоблачение

Кауницу не пришлось жалеть, что он потерял несколько дней в ожидании возвращения Лахнера: переговорив начистоту с бывшим лже-Кауницем, старый канцлер сразу понял, что стал объектом дерзкого донельзя обмана и что смелый гренадер пострадал без всякой вины.

Сначала Кауниц завел речь очень издалека; он хотел, чтобы Лахнер пошел ему навстречу и сам затронул ряд вопросов: вот тогда и видно будет, виноват ли он на самом деле или нет.

Но Лахнера этим трудно было взять. Он сразу направил разговор на прямой путь и решительно заявил, что не скажет ни единого слова и вообще не будет разговаривать с князем, если тот прямо и категорически не сформулирует, в чем состояло его, Фомы Лахнера, преступление.

Князь разгневался, надменно напомнил, что Лахнер пока еще простой гренадер и что ему, канцлеру империи, не трудно заставить заговорить кого угодно. Тогда гренадер напомнил в свою очередь, что хотя канцлер и всесилен, однако ему не удалось казнить человека, оказавшего ему значительную услугу, и заявил, что поскольку разговор принимает такое направление, то остается только в виде милости просить у императора назначить беспристрастное расследование этого темного дела.

Кауниц прикусил язык; ему не оставалось ничего другого, как удовлетворить желание гренадера и откровенно рассказать, как к нему явился Гехт со своими мнимыми разоблачениями.

Как помнит читатель, обвинение сводилось к следующим пунктам: Лахнер отравил Гектора, чтобы тот не мешал ему по ночам рыться в секретных шкафах, Лахнер передавал содержание тайных бумаг иностранным послам, все рассказы о тайном совещании дипломатов были вымышлены.

Лахнер блестяще опроверг все эти обвинения с логической и физической точек зрения.

Какой смысл был ему травить Гектора? Ведь собака чувствовала к нему большую симпатию, на что обратил внимание даже сам князь, сказавший когда-то: «Для человека лучшая рекомендация, если Гектор относится к нему с доверием», значит, если бы даже он, Лахнер, и вздумал забраться ночью в кабинет, то Гектор не кинулся бы на него, а спокойно дал бы рыться в шкафах. Вследствие этого травить Гектора было попросту неразумно: Гектор был отличный сторож, всю ночь находился в кабинете, а между тем документы исчезли – такое сопоставление фактов могло сбить с толку кого угодно. Мало того, к чему было ему забираться ночью в кабинет, когда князь оставлял его там днем и вечером по целым часам одного; на что нужны были ему шкафы, когда князь диктовал ему эти важные бумаги?

Отсюда ясно: по ночам кто-то другой действительно забирался в кабинет и копировал секретные бумаги, и этому человеку действительно мешал Гектор. Не говорил ли ему сам князь, что и Гектор способен ошибаться: он не переносил Бонфлера, а Римера только терпел. Уж не им ли мешала собака?