Самозванец - Теодор Мундт

У меня еще шумело вино в голове, и я легко попался на удочку. Слуга завел меня в темную комнату, бросил там, запер двери и доложил о случившемся своему господину. Через минуту в комнату ворвалась целая орава слуг; она обезоружила меня, скрутила мне руки и привела в большой зал, где среди прочих господ в блестящих мундирах я увидал самого князя Кауница.

– Ну-с, – сказал мне князь, – ты так жаждал увидать, что здесь делается? Смотри! Но за это удовольствие тебе придется поплатиться: даром ничего не дается! – И он приказал отвести меня в какую-нибудь комнату с прочными запорами.

Я просидел взаперти до глубокой ночи, и только под утро явился конный конвой, с которым меня доставили в крепость Эгер.

Я пробыл там целый год; меня хорошо кормили, но все-таки заключение быстро надоело мне. У нас содержался полковник Вольский, осужденный к пожизненному заключению за побои, нанесенные им своему бригадному генералу. Вольский – очень богатый человек – подкупил сторожей и с моей помощью бежал. Я последовал за ним, но в Пруссии меня арестовали как бродягу и предложили выбор: или меня выдадут Австрии как дезертира или я должен завербоваться в солдаты. Я волей-неволей был вынужден избрать последнее. Вот таким образом я стал пруссаком. Надеюсь, что теперь ни у кого не хватит духу осуждать меня.

Плацль ушел, но вечером, когда вся семья сидела за ужином, снова явился.

В его руках была молодая косуля.

– Прошу простить, – сказал он, – один из моих подчиненных вздумал охотиться здесь и убил вот эту косулю. Я дал ему жестокий нагоняй и принес убитую дичь вам, господин Радостин. Мы честные солдаты, но не мародеры.

Это так тронуло доброго старика, что из благодарности он пригласил фельдфебеля присесть к ним и закусить. Плацль без жеманства принял приглашение, и опять полились его занимательные рассказы из прошлого.

Вдруг в вечерней тишине прогремел выстрел. Плацль вскочил со своего места, подбежал к окну и стал всматриваться в даль.

– Это пустяки, – сказал он. – Я думал, не тревога ли в нашем лагере, но тогда зажгли бы ракету. Однако идти мне все-таки надо. Позвольте мне поблагодарить хозяев за радушный прием. Господин барон, – обратился он к Люцельштейну, – не проводите ли вы меня до ворот? Мне необходимо поговорить с вами.

Люцельштейн встал и молча вышел с фельдфебелем из комнаты.

– Этого человека следует остерегаться, – сказала Эмилия. – Мне кажется, что он догадался, кто такой Лахнер. Он так странно улыбнулся, когда наш больной назвал его по фамилии, и в объяснение придумал, будто у него имеются знакомые гренадеры…

Она не успела договорить, как в комнату ворвался встревоженный слуга.

– Господа! Несчастье! – крикнул он.

– В чем дело? – вскочили все с мест.

– Барона похитили!

– Кто?

– Вот этот пруссак.

– Куда?

– А кто же его знает!

– Да рассказывай ты толком!

– Барон с пруссаком вышли за ворота, я издали последовал за ними. Гляжу, что за чудеса! У ворот стоит карета, окруженная прусскими солдатами. Пруссак стал что-то говорить барону, да вдруг как размахнется, как хлопнет его чем-то черным по лицу. Подскочили солдаты, подхватили барона, втиснули в карету и увезли.

– Это насилие! – воскликнул Радостин. – Сейчас же прикажи дворне вооружиться и сесть на коней. Мы догоним их…

– Умоляю вас не делать этого, – сказал чей-то голос.

Все обернулись и с изумлением увидали Плацля, стоявшего со спокойной улыбкой в дверях.

– Что это значит? – подскочил к нему Радостин.

– Это значит, что лиса попалась в яму, которую она вырыла для другого. Прикажите уйти слуге, я все сейчас расскажу вам.

Слуга ушел. Тогда Плацль стал рассказывать:

– Сегодня рано утром меня вызвал к себе полковник и изложил в присутствии барона Люцельштейна содержание доноса, сделанного последним. Оказывается, этот негодяй заявил прусским военным властям, что барон Радостин, бывший австрийский чиновник и горячий патриот, никак не может примириться с тем, что прусские войска заняли эту провинцию, а теперь приютил у себя шпиона, австрийского гренадера, того самого, который убил недавно камергера Ридезеля, причем этот шпион исподтишка следит за действиями прусских войск и сносится с австрийским лагерем, куда немедленно сообщает обо всем замеченном. Тут вмешался Люцельштейн и еще раз напомнил полковнику об обещании хранить все это дело в тайне. Ну вот полковник и поручил мне отправиться с Люцельштейном к вам, попытаться проверить, действительно ли вот этот господин – австрийский гренадер, и потом донести ему. Взявшись за это поручение, я все время ломал голову, как бы посадить в лужу и пруссаков, и барона Люцельштейна. Кое-что мне пришло в голову, и я успешно выполнил свой план. Когда я донес полковнику, что гость барона Радостина, бесспорно, переодетый шпион, мне было предписано снова под каким-нибудь предлогом отправиться к вам и выманить господина Лахнера – так назвал мнимого шпиона доносчик – за ворота, так как там с ним уж справятся. Вместо Лахнера я выманил самого Люцельштейна, заклеил ему рот липким пластырем, чтобы он не мог кричать, приказал связать, усадить в карету и отправил. Конечно, завтра истина всплывет на свет божий, но я надеюсь, что нам удастся бежать. Я уже давно мечтаю вернуться обратно в родную армию, а вам тоже теперь грозят большие неприятности.

– Вы правы! – воскликнула Эмилия. – Дедушка, нам надо бежать! Прикажите сейчас же заложить карету и едем в моравское поместье.

– Надеюсь вы и меня прихватите? – сказал Плацль.

– Ну, конечно, конечно, – взволнованно ответила Эмилия. – Я бесконечно благодарна вам… Неужели же я оставлю вас в затруднительном положении за ту услугу, которую вы оказали нам?

– Гм, – пробурчал старик Радостин, – в мои семьдесят девять лет все это очень неприятно, но что же делать, раз нет другого исхода. Нечего сказать, хорошую кашу заварил Люцельштейн! Кто бы мог подумать! Ах, боже мой, боже мой! Вот как можно ошибиться в людях.

Эмилия с радостной улыбкой выслушала ворчанье деда, так как была уверена, что теперь он уже не будет приставать к ней с замужеством и вычеркнет Люцельштейна из своего сердца, а следовательно…

Она нахмурилась промелькнувшей мысли о том, что ведь Лахнеру придется вернуться к себе в лагерь и, значит, опять наступит разлука с ним.

Она тревожно посмотрела на любимого человека, но тот ответил ей таким любящим взглядом, что она снова расцвела. Э, велика ли важность. Кончится же эта война, и их уже никто никогда не разлучит!

На дворе хлопотали слуги, запрягая карету. Плацль куда-то скрылся, но вернулся через несколько минут с большим свертком в руках, бережно сложил его в угол и сказал:

– Ну вот, теперь я могу явиться к себе на родину не с пустыми руками. Не откажите в любезности, барон, прикажите дать мне какое-нибудь штатское платье: я поеду в качестве вашего управляющего.