Горм, сын Хёрдакнута - Петр Воробьев

– «А в высях – правая

И совершенная

Богиня правит

Ночной вселенною[139]…»

Здесь слова для дня посчастливее… Вот… «Они восполняют убыль жизненных сил излучениями боли и страдания, называемыми гаввах.» Где-то рядом и про тыврей.

– Что искать-то? Летят в явь прямиком из нави, впрыскивают яд тебе под кожу, растворяют плоть и ее высасывают, причем ты находишься в полном сознании и не можешь пошевелиться? – скорее утвердила, чем спросила жрица без имени.

– Все так, но это не худшее… Вот. Тыврь всасывает не только плоть, но и твои муки. Точно как ты говорила. Потом, когда от тебя остался мешок из кожи с костями, летит обратно в навь и отрыгивает их другим навьим тварям, чтоб те набирались силы, – вестница перешла на танский. – С самого Рагнарёка слуха о них не было. Йормунрек Хаконссон, что за дверь ты открыл?

– Йормунрек – дрянной мальчишка, сам не ведает, что творит, – служительница Мары покачала головой. – Как в детстве мучал кошек, с той поры не изменился. Он думает, что Фьольнир ему просто так к спеху пришелся, чтоб легче на весь круг земной руку наложить, а кого за тем кругом растревожил, того ему и в толк не взять, в отличие от Фьольнира и присных. Они-то все знают, и вести получают… с той стороны. Дыра, куда Светлояр канул, снова открываться стала.

– Дыра не туда, куда Светлояр ушел, – Звана сопроводила объяснение движением рук. – Он вверх и вбок сдвинулся, а вот на его месте путь вниз открылся.

– Ты только нас послушай, – старуха с птичьими и змеиными черепами в волосах сухо рассмеялась. – О множественности явей беседу ведем над вонючим летучим удом!

– Так в Биревом прорицании… – возразила Звана, указывая в книгу.

– Непознаваемо суть, – вдруг отрезала жрица Мары, подобрала с пола мешок, и поднялась.

Вестница Свентаны кивнула в вынужденном согласии – любое прозрение по природе своей ограниченно, и может даже статься, что летучий волосатый хобот – это просто летучий волосатый хобот. Спускаясь под пол, старуха без имени бросила:

– Курума увижу, передать что?

– Скажи только: «Дух ее свободен, освободи свой.» Он поймет. Годи, с тыврью что сделать?

– Святогору отдать, чтоб на Свароговом капище сжег, – раздалось из лаза.

Опускная дверь из ясеневых досок затворилась. Звана отперла замок, сдвинула засов, прошла в соседнюю палату, взяла с одной из полок пустой глиняный кувшин с плотно прилегавшей деревянной крышкой, в котором ранее хранился замечательный по ранозаживляющим свойствам лабазниковый мед, вернулась в рабочий покой, сняла крышку, щипцами опустила мерзость с крыльями в кувшин, затолкала за ней вретище, сунула в тот же кувшин щипцы, и закрыла крышку, с усилием повернув. С лестницы наверх в покой просунул и вопросительно повернул голову котко.

– Стереги свитки, – наказала ему Звана и повернулась обратно к выходу в больничную палату.

Путь к Святогорову подворью был недолог. Солнце игривым слоненком то пряталось за облачко, то показывалось. Под крики зрителей, один из старцев закатил-таки мяч во врата. С горшком из-под меда под мышкой, вестница поднялась по ступеням крыльца и звякнула железным кольцом. У коновязи справа от крыльца пили воду из корыта пегий конек и матерый ездовой лось. Дверь растворила Найдена. Она положительно светилась.

– Что ж ты за пять недель до родов верхом-то ездишь? – упрекнула ее Звана.

– Да что ты, вестница-матушка, я в Святогоровом колесном возке!

– А на лосе кто?

– Гунберн. Коня он Виги, старцу с доней, одолжил, братнину учителю. Виги письма от отца и брата привез, и подарки. Очелье янтарное, шкуру зверя невиданного… – дочь Хёрдакнута заметила складку между Званиными бровями и с природной обходительностью сменила разговор. – Да что тебе, матушка, со мной-то лясы точить, ты, поди, к Святогору со Свентаниным делом. В старой кузне он, ученика распекает, Речимира безрукого. Грохот недавно не слышала?

Найдена провела гостью через сени (в доме попроще, эти сени сошли бы и за несколько продолговатую светлицу) и растворила дверь на двор. Звана перехватила кувшин поудобнее (его тяжесть была несоизмерима с весом), и ступила на еще одно крыльцо, для порядка (и собственного успокоения привычной чередой советов) наказав Найдене:

– Ешь, доченька, часто и помалу, от баранины да овцебычины держись подальше, лососинку на пару вари, да простоквашу с творогом не забывай.

Старая кузня была не срублена из дерева, не сложена из камня, а собрана из плетеной коры, затем обмазанной толстым слоем глины. Это обстоятельство, а также степень закопченности строения, действительно свидетельствовали о его сугубой старости – не исключено, что в той же самой мазанке древний кузнец лил бронзовые наконечники для копий и стрел, когда Альдейгья была маленьким поселением охотников и рыбаков, край ледника проходил поприщах в сорока к северу, а вокруг паслись мамонты, большерогие олени, и панцирные единороги.

Стоявшие посреди кузни Святогор, Гуннбьорн, высокий костлявый старец с крючковатым носом, без особых усилий узнаваемый, как Виги, давешний спутник Хёрдакнута в его не совсем складно закончившемся торговом походе на восток, и подросток, по исключению, безрукий ученик, почему-то все смотрели вверх. Отрок, хоть в Альдейгье его и звали Речимиром, наверняка откликнулся бы и на гутанское «Реккимер.» В последнем не оставляли сомнения его черная туника и безжизненно висевшие волосы того же радостного цвета, бывшие такими от природы или просто очень, очень давно не мытые. Предметом общего любопытства был вытесанный из камня-дикаря пест, каким-то образом внедрившийся в за века прокопченную до каменной же крепости глину потолка на пару вершков и там застрявший. На земляном полу валялись бронзовая ступка и небольшая опрокинутая жаровня.

– Ну вот, он отсырел и стал в катышки какие-то сваливаться, вместо того, чтоб в пыль перетираться, и я решил его подсушить прямо в ступке, не вынимая песта, – объяснял Реккимер. – На миг вышел, а тут оно как треснет…

– И сколько ты на «треснет» китежского олова перевел? – не ахти как сурово упрекнул ученика Святогор. – Только гляньте на это чудище в черном рубище – огненный порошок на огне греет… Учи его, учи, а он сам себя только и норовит за Калинов мост через Смородину-реку отправить! В Кнуровой грамоте нарочно отписано, что не надо делать, а ты Ратиборова сына безлепицы в образец берешь…

– Олова нисколько, это моя новая смесь, – объяснил за смутившееся до временной утраты дара речи чудище в рубище Гуннбьорн. – Олово альвов можно заменить смесью угольного порошка и перетертой серы, или даже просто угольным порошком. Грохает послабее, зато дешево. Я уже две грамоты написал, послать в Хроарскильде и в Глевагард.

– Еще напиши в Хейдабир, в Волын, в Наволок, и в Остров, – посоветовал одноногий цеховой староста. – Тут Ерманареку его злоба и икнется – в Ситуне цеха не осталось, а в Эстра Арос отроду не было. И в Зверин со Старградом. Речимир пусть часть списков сделает, чтоб ему руку набить.