Горм, сын Хёрдакнута - Петр Воробьев

Последовало недолгое, но почти поголовное истребление последних гутанов. Единственной, зато весьма нешуточной, неожиданностью оказался тяжеленный древний скрамасакс, на самом излете битвы невесть кем пущенный Йормунреку в лицо. Не толкни ехавший рядом Горм конунга в грудь, тот не отделался бы только расшатанным полузабралом и рассеченной переносицей. Фьольнир сковал кровь бормотанием, исходившим не совсем понятно откуда, упоминая инеистых великанов, и порошком. Последний по виду и запаху ничем не отличался от смеси квасцов, крапивы, и тысячелистника, которой пользовал кровоточивших увечных Щеня, не произнося никаких особенных слов, кроме ругательных под настроение, в силу чего Горму, должным образом впечатленному дроттаровым истреблением слона посредством одной «пьюки» и одного «фнугна,» тем не менее пришлось усомниться в необходимости зловеще звучавшего заветного заговора.

Проезжая мимо дроттаров, из кусков одной из обозных телег строивших виселицу для к своему несчастью еще не насмерть убитого Тьодимера, Йормунрек поделился с Гормом:

– Конечно, он переметнулся на мою сторону, но как знать, не переметнется ли так же и на чужую? Мне такие слуги двух господ не нужны, а Одину, может, на что и сгодятся, не зря его самого зовут «предатель воинов.» Но самое главное – мне просто любопытно стало, как у него вытянется рожа, когда я крикну «Кроши предателей?»

Конунг засмеялся. Горму представился Тьодимер, зажатый в чудовищной жирной руке, под придирчивым взглядом заплывшего салом поросячьего глаза, определяющим, на что именно он сгодится. Нелегкая потянула ярла спросить:

– А дроттары? Они тоже вроде двум хозяевам служат?

Конунг покачал головой, хотя веселье так и не сошло с его устряпанного засохшей гутанской кровью лица:

– Напротив, их служба мне по нраву – они-то черни все верно говорят. Оди́н хозяин в Гладсхейме, оди́н в круге земном. Что вверху, то и внизу. Вверху О́дин бог, внизу оди́н конунг, и горе тем, кто пойдет нам поперек пути. Может быть…

Взгляд Йормунрека скользнул по прямоугольникам полей на другой стороне реки – часть под еще не зацветшей гречихой, часть под паром.

– Правда, похоже на игровую доску? – вдруг спросил конунг.

– Точно, как для Двух Воинств, – согласился Горм.

– Может, внизу то же, что и вверху, потому что круг земной – просто игровая доска богов. Игра у них посложнее, чем гнефатафль[136]или Два Воинства. Кстати, на Килее и в Этлавагре заведено играть в Три Воинства, не в два. Ходы знаешь?

– Белые, красные, и черные на шестиугольной доске? Знаю, Бейнир показывал.

– Очень хорошо, нам с Торлейвом как раз третьего недостает. А Торкеля или толстого энгульейского ярла учить… Твой боевой пес, и тот скорее научится. Так вот, кто-то неудачно сыграл за белых, их конунга и колдунью сняли с доски, а черные, за кого играет, например, Один, прибрали к рукам оставшихся пешек, коней, слонов, осадные башни, и ярла дружины правого крыла, – Йормунрек взглянул на Горма.

– Раз ты конунг черных, кто твои ярлы правой и левой руки?

– Торлейв, наверное, правый, а левого, Сигвальда, я разменял на Бейнира с Беляной.

«К размену, он уже был “снят с доски,” нет?» – вместо этого, Горм решил задать другой вопрос:

– А колдунья?

– Колдун. Фьольнир. С полом не только у черных накладки, у красных тоже. Например, красный конунг – Тира.

– Так там какой-то наместник правил?

– А, я никому не рассказал… Помнишь, несколько снеккаров позавчера поднялись по Тегаре? Кеттиль и Омунд вернулись из Этлавагра. Я им велел поднять там бунт. Дело беспроигрышное. Главарь бунта делает все, что говорят ему дроттары. Если бунт успешный, он провозглашает себя конунгом, женится на Тире, потом передает мне венец. Если бунт неуспешный, в городе волнение на месяцы, заодно случается пожар на верфях, Этлавагр остается без флота, тут я прихожу, навожу порядок, женюсь на Тире, и накладываю руку на весь Мидхаф. Так нет, – выражение лица Йормунрека стало трудно истолковать: раздражение или уважение? – Тира сама себя венчала венцом красных конунгов, один из ее слуг подкупил часть бунтовщиков, она во главе дворцовой стражи рядом с Аркелем ярлом верхом проехала по городу, захватила главаря, в Этлавагре порядок, и даже верфи не сожгли.

– А с главарем что?

– С главарем вот что, – теперь конунг несомненно говорил с уважением. – Она отдала его толпе на расправу, и наказала: «Убивайте его так, чтоб он чувствовал, как умирает.[137]» Три дня его чернь по городу таскала, уд на память отрезали портновскими ножницами, глаза, нос, и уши собакам скормили, а что осталось, утопили в бочке с дерьмом. Так что чернь теперь Тиру и боится, и любит.

«Не дело это, песиков всякой гадостью кормить,» – неодобрительно подумал Горм, уже изрядно соскучившийся по Хану, оставленному в Скиллеборге на попечении Агена, Хани, и Хлифхунда.

– Дроттары вроде все сделали, как я велел, стало быть, наказывать их не за что, – рассудил Йормунрек. – Послал их теперь в Квенмарк сеять истинную веру. Квенмарк, конечно, не Этлавагр, но и эта глухомань мне на что-нибудь сгодится. Например, там войско собрать и на Гардар пойти. А с Тирой дело непростое. Кто за красных играет, понятие имеет.

– Так если круг земной – просто доска для игры богов… – Горму вспомнились долгие беседы с Бейниром и Беляной. – Что ж со свободой воли?

– Какой свободой? Нет никакой свободы! Он пешка, – Йормунрек указал на Тьодимера, с которым дроттары делали что-то новое и неприятное, – ты пешка, я, конечно, конунг, но все равно мной Один двигает…

Конунг слегка скривил нижнюю губу и замолчал, о чем-то думая.

– А что тогда с нами происходит после смерти? – вслух задумался Горм. – Пешки после игры снимают с доски, но не выкидывают, а где-то хранят до следующей игры…

– Дурни, стойте! – прикрикнул Йормунрек на дроттаров, пытавшихся прибить руки пленника гвоздями к деревянной поперечине. – Нельзя за ладони приколачивать, он тут же свалится! Надо, чтоб гвоздь между костями предплечья шел…

Вновь обратившись к Горму, конунг закончил:

– Разонравилась мне эта мысль о Трех Воинствах. Вообще… – он закрыл и вновь открыл глаза. – Может быть, все проще, и весь круг земной – просто сон.

– Чей? – опешил Горм.

– Ясная трупорешина, мой.

Придерживаясь за посох, старец наклонился к мячу и с прищуром посмотрел в сторону неприятельского города. Там вратарь противника набивал трубку – не заморской травой макубой, привезенной в Наволок кораблем Ушкуя-землепроходца, а своей доморощенной коноплей, которую тоже оказалось вполне сподручно и довольно весело курить. Старец распрямился и еще раз проверил направление удара. Один из защитников начал двигаться ему наперерез, даже перейдя с подобающе размеренной ходьбы на бег, что не было против правил, но в общем-то не одобрялось: ногомяч – дело степенное. Удар – мяч стукнулся в жердь и откатился от врат. Вратарь оправил длинную седую бороду и вернулся к набиванию трубки.