Джордж Оруэлл. Неприступная душа - Вячеслав Недошивин

Что ж, точка зрения… И, на мой взгляд, актуальная и ныне. Оруэлл ведь и сам только и делал, что «атаковал жизнь» своими книгами, и, кстати, с известной «толикой безответственности», которую признавал за художником. И был в чем-то «асоциален» в обществе, да и в быту. «De mortuis – veritas!» – «О мертвых – правду»: я, во всяком случае, придерживаюсь этого правила древних вместо стыдливого «О покойниках – или хорошо, или никак». Но в чем тогда отличие «интеллектуального эпатажа» Оруэлла от эпатажа Дали, идущего в искусстве на скандал? Мне думается, во-первых, в том, что даже в самых пессимистических произведениях его всегда читалась надежда на перемены – на лучшее, пусть и не скорое будущее. В безнадежном, казалось бы, романе «1984» за миг до ареста Уинстона и Джулии оба, стоя у окна, смотрят на располневшую простую бабу из «пролов», которая развешивает нескончаемое белье во дворе и при этом еще и поет. «Птицы поют, пролы поют, не поет только Партия, – пишет в романе Оруэлл. – Во всех концах мира, в Лондоне и Нью-Йорке, в Африке и Бразилии, в загадочных запретных землях за границей, на улицах Парижа и Берлина, в деревнях безбрежных равнин России, на базарах Китая и Японии – всюду стоит эта непобедимая женщина, изуродованная трудом и родами, работающая от рождения до смерти и всё еще поющая. Из этого мощного чрева выйдет когда-нибудь порода думающих, сознательных людей. Мы – мертвецы; будущее принадлежит им. Но мы можем войти в то будущее, если сохраним живой разум, как они – живое тело, и будем передавать из поколения в поколения тайное учение о том, что дважды два – четыре…»

Но главное, что отличало Оруэлла от желающих хоть чем-нибудь удивить мир художников (и это во-вторых), заключалось в реальном участии в событиях, в «грозной интенсивности ви́дения», в том самом стремлении не «обманываться насчет подлинной природы событий» и «быть полезным». Писатель-боец, воитель, он, как и раньше, был деятелем, а не сторонним наблюдателем. Вот что восхищало в нем и вот что, словами Ричарда Риса, можно было назвать примерами высокой нравственности его! «Лишь тот достоин жизни и свободы, / Кто каждый день за них идет на бой», разве не так?..

Прикиньте: договор на издание «Скотного двора» был уже подписан, ему поет осанну каждый, кто уже прочел сказку. Оруэллу впору купаться в благодушии и умиротворенности. Но в эти же дни в прославленном Гайд-парке арестовывают нескольких человек за продажу пацифистских и анархистских газет и брошюр. Формально – за неподчинение полиции. И приговаривают к полугоду тюрьмы. Одновременно власти санкционируют налет на офис анархистского издательства Freedom Press, основанного, на минуточку, еще в 1886 году при участии Кропоткина, где полицейские изымают сборник «Военный комментарий», критикующий высшее армейское командование. Так вот, факт насилия заставил Оруэлла немедленно выступить со статьей «Свобода парка», где он написал, что свобода слова всегда оказывается под угрозой даже в демократических странах, потому что реально не находится под защитой закона. Более того, он изо дня в день спешит на Эндслей-стрит, 9, где собирались его сторонники, пишет заметки, советует, отлавливает иных влиятельных людей, которые представляли интерес для дела, а иногда и выступает на публике. Какое уж тут умиротворение и почивание на лаврах, какая тут «теплая постель» в мороз! Он и теперь был настолько активен и бескомпромиссен, что, когда был создан Комитет защиты свободы, в который вошли Б.Рассел, Г.Ласки, Э.Форстер, Сирил Коннолли, Бенджамин Бриттен, Генри Мур и даже Виктор Голланц и который возглавил Герберт Рид, борец против нацизма и любой формы диктатуры, Оруэллу предложили стать вице-председателем. Вудкок вспоминал, что приглашение он принял «с некоторой неуверенностью». «“Я не хочу вновь возвращаться в беличье колесо административной работы”, – сказал. Когда я заверил, что это не потребует от него больших усилий и не слишком отнимет его время, он согласился и, в меру сил и здоровья, стал работать». Скажу даже больше: он и привлеченный им Кёстлер подвигнут комитет к созданию «Лиги за достоинство и права человека», и Оруэлл сам набросает манифест этой будущей лиги. Даже деньгами поможет, даже притащит на Эндслей-стрит пишущую машинку жены. И, кстати, кто не знает: из этой Лиги в противостоянии ее Национальному совету по гражданским свободам (NCCL), куда проникнет значительное число коммунистов и их попутчиков, из принципов его манифеста вылупятся потом и знакомая нам «Международная амнистия», и Конгресс культурных свобод – организации, которые переживут его и «отцов-основателей».