Лето столетия - Виталий Орехов

Когда лошадь отпускали, Семёнов подошёл к ней совсем близко и посмотрел в её чёрные усталые глаза. Ничего не сказал. Лошадь отпустили. Васильков как следует дал ей по крупу. Она заржала и побежала. Стояло утро четвёртого дня.

Кашель достал их позже. Многие отморозили пальцы, так, что они с трудом сгибались. Спали все вместе, в клубке, периодически пробиваясь в центр, чтобы не замёрзнуть. Несколько солдат пытались имитировать кашель, чтобы отлынивать от дежурства, одному из них Васильков разбил нос в кровь. Больше проблем с дисциплиной не возникало.

– Товарищ замкомдив, а вас ждёт кто на Родине?

– Трибунал, Семёнов. За то, что мальчишек завёл к японцам. Меня там ждёт только трибунал.

– Да вы же ничего не могли сделать.

– Мог. И сейчас могу, – Васильков показал Семёнову маузер с одним патроном, – но не буду. Тогда вас всех тут отловят, как скотов, и японцы с вас шкуру заживо спустят. Они делают так, я карточки видел.

Васильков достал махорки.

– Эх, курнуть бы сейчас….

Он взял горсть и засунул в рот. Тупо глядя в бинокль, он жевал эту горькую отраву и думал только о своём маленьком сыне – будущем конструкторе межконтинентальных баллистических ракет, академике АН СССР Сергее Васильевиче Василькове. Тот не помнил своего отца.

К вечеру пятого дня одна из двух оставшихся лошадей не встала. Васильков приказал завязать ей рот и накрыть морду шинелью.

– Держите лошадь.

Пока держали уставшее животное, он взрезал ей по касательной яремную вену и сонную артерию. Лошадь дёрнулась последний раз и больше не шевелилась. Когда через полчаса кровь слилась, Васильков приказал отрезать от лошади небольшие куски и выкладывать на мороз. Солдаты, казалось, не понимали, что они делали, работали как машины.

Наутро мясо затвердело, Васильков приказал сложить их в холщовый мешок и выдать по куску солдатам вместо сухпайков. Не проснулся ещё один рядовой, он всю ночь ел лошадиные кишки и умер от отравления. Похорон не было, его положили рядом с первым погибшим и закидали землёй.

– Лошадь уже должна была дойти до своих.

– Или не до своих.

Японцы атаковали ночью. На этот раз без артиллерии и бронетехники. Японцы выслали на захват участка, который обороняли двадцать человек, два пехотно-стрелковых полка.

– Рота, подъём! К бою! – прокричал Васильков и первым выстрелом из маузера сорвал неожиданную атаку японцев. Если бы он не смотрел в бинокль всю ночь, утром бы никто не проснулся. Японский снайпер просто вышиб из «Арисаки» замкомдиву мозг, пробив стекло бинокля. Тот умер мгновенно.

– Держать оборону по трое! – прохрипел проснувшийся Семёнов. – Огонь на поражение, перезарядка «коробочкой», пли!

Каждый солдат знал, что делать. Всё было отработано за последние дни до автоматизма. Заняв позицию в окопе, солдаты разделились на три группы по семь человек: пока двое стреляли, двое перезаряжали, один подносил патроны, двое отдыхали. Потом менялись. И так – пока не закончатся патроны. Раньше, чтобы не замёрзнуть, они отрабатывали этот механизм около трёх тысяч раз, только без выстрелов, и теперь были рады, что их медленному умиранию приходил конец. Или быстрый и героический, или долгий и бесславный. Так обычно и бывает.

Японцы наступали со всех сторон, в том числе и с тыла, с севера. Этот участок был слабее остальных, именно там они приближались быстрее всего.

– Бейте желтопузых, сколько сможете! Когда они поймут, что им не взять нас, они пустят в ход артиллерию! И всё!

Семёнов сказал это спокойно, и спокойно это восприняли солдаты. Убьют так убьют. Казалось, в них не осталось ничего человеческого. Казалось, они уже почти перешли некую черту, отделявшую жизнь от смерти.

Позже генерал Канэко в своих мемуарах «Служа Восходящему солнцу на жёлтой земле» вспоминал это сражение:

«…нам казалось, что мы сражаемся не с людьми. Сначала мы обрадовались, что мы убили их командира, и думали, что остатки красных войск сдадутся нам. Мы знали, что их не должно быть много. Но мы сражались не с солдатами. Это были какие-то духи бусо, о которых нам рассказывали бабки в детстве, полуразложившиеся трупы, которые пожирают вашу душу, самый ваш страх. Они не сдавались, не хотели сдаваться. А мы не могли их одолеть.

Это было одно из моих первых сражений, я прошёл всю Вторую мировую, был на Иводзиме и зачищал Филиппины. Но нигде и никогда я не встречал такого сопротивления. И я каждый день благодарил Аматэрасу, что Япония не вступила в войну с Советским Союзом…»

Дальше текст посвящён плану сражения. Тогда Канэко как раз был атакующим с северного фронта, и именно он сказал капитану Тосимицу, что с их тыла на них мчится советская кавалерия. К тому моменту японцы приблизились к участку обороны лишь на треть ружейного выстрела.

Японцы бросились врассыпную. Отступление было скомканным, но у особой части под командованием комкора Денисова не было приказа преследовать желтопузых. Задача стояла – спасти роту Василькова.

Кавалерия шла под красным флагом, но солдаты в окопах не прекращали огонь. Если бы Семёнов не приказал остановиться, они бы продолжали стрелять, и им было всё равно, чем это кончится. Как можно было выдержать такое испытание? Семёнов не раз задавал себе этот вопрос. Но не хотел узнать на него ответ.

Когда Денисов спешился рядом с окопом, из него выглянуло заросшее лицо Семёнова, он поднялся на поверхность. Молодцеватый Денисов, полный сил и энергии, посмотрел на него, подмигнул и спросил, все ли выжили.

– А мы мертвы, товарищ комкор. Посмотрите на солдат.

Денисов увидел голодные и заросшие лица рядовых, их глаза, которые только что посмотрели в лицо смерти. И та в ужасе отступила.

Комкор отвернулся.

– Ну-ну, товарищ Семёнов! Отставить декаданс. Своих не бросают!

Айсур не знала, куда идти. Саквояж был лёгок – летний гардероб, пара книжек на рецензию, конспекты, листы бумаги и деревянная готовальня. Самостоятельная жизнь научила её не бояться людей, а долгий путь из казахской глубинки – не бояться трудностей. И всё же, когда в институте ей предложили отдохнуть смену на госдаче, она порядком струхнула. Дело в том, что Айсур ещё и разучилась отдыхать. С той поры, как она переехала из Омска в Москву, она так ни разу и не отдохнула (в понимании обычных людей). Она работала и училась и, казалось, просто жила в Московском высшем авиастроительном училище, а затем в Институте проблем авиации. Нередко её видели спящей в библиотеке или лаборатории. Да и подруги по общежитию не удивлялись, когда Айсур задерживалась по вечерам после работы.

В быту она была неприхотлива. У неё было три комплекта платьев и пара туфель. Плюс демисезонные сапоги, пальто и пара бус. В личной жизни ничего и не было. За ней никто не ухаживал, хотя она была красива, сама она никого не любила, хотя писала стихи. У Айсур был роман с наукой – самым верным партнёром, который отвечал ей взаимностью. В двадцать четыре она стала кандидатом технических наук и приступила к докторской. Айсур была гением. И она уже знала это.