Размах крыльев ангела - Лидия Ульянова

Они сходили на рынок, где Мария купила разноцветных веселеньких бельевых прищепок. Очень хотелось домашнего творога крупными зернами, желтоватого и жирного, но денег было в обрез. Маша больше приглядывалась и приценивалась, покупала только Александра.

Находившись по магазинам вволю, они купили себе по мороженому и сели на скамейку в маленьком чахлом сквере перед горсоветом. Неподалеку от них кружком, на корточках сидели несколько мужчин, все в черном, были они вроде бы и веселы, но вместе с тем угрюмы и серьезны, курили и пили пиво из передаваемой по кругу бутылки.

– Саш, смотри, почему они все в черном и вещей у них нет? Они с похорон идут?

– Почему ты взяла?

– Потому что другие обычно в цветных спортивных костюмах, с велосипедами, авоськами, с детьми и женами, а эти, погляди внимательно, – у кого джинсы хорошие и футболки, у кого штаны застиранные и рубашки, но все они в черном. Даже обувь у них черная, а ведь лето на дворе. Но у них не это главное. У них взгляд такой, словно из середины головы, колючий, пристальный. Они на нас с тобой смотрят, будто рентгеном просвечивают.

– Ишь, наблюдательная, это вольнопоселенцы.

– Кто? – не поняла Маша.

– Зэки.

– Какие зэки? – До Маши никак не доходило. – Настоящие?

– Господи, Маша, у-го-лов-ни-ки, – по слогам растолковала Александра, досадуя на Машину непонятливость.

– Как уголовники? – не на шутку испугалась Мария. Пожалела, что с ними нет мужа, уж он бы защитил, если что, бешеный.

– Как-как… Так. Тут вольное поселение недалеко. Их на выходные в город отпускают.

– Уголовников? – не верила Маша.

– Маш, они тебя не съедят. У них режим такой, все законно.

Маша все равно понимала плохо. Слово «режим» ассоциировалось у нее с распорядком дня в пионерском лагере и ясности не вносило, а слово «уголовник»—с чем-то страшным, очень опасным. Александра же, похоже, не боялась, сидела, ела свое мороженое и в ус не дула.

– Саша, пойдем отсюда, – тихо попросила Мария.

– Не дури, ничего они тебе не сделают. Если только сама не захочешь.

– Что я захочу?

– Подумай… Мужики баб видят редко, сама понимаешь… А организм молодой, здоровый. Славные среди них есть пацаны.

– Откуда ты знаешь? – свистящим шепотом допытывалась Маша.

– У меня муж сидит. Не на вольном, в колонии, с его статьей вольное не дают. Они обычные ребята, просто жизнь так сложилась. А что в черном, так это фишка такая. Принято так.

Александра так огорошила известием о своем муже, что Мария надолго замолчала.

Муж Александры уголовник? Что же он сделал такого? Бедная Саша. Как же она теперь? И так говорит спокойно об этом.

Александра повернулась к Маше лицом, посмотрела в глаза по-взрослому, по-бабьи, некрасиво скривила угол рта, устало произнесла:

– Ты что думаешь, сидела бы я в этих Лошках, если бы не он? Мы в Омске раньше жили. А сюда я перебралась, чтобы к нему ближе ездить было.

– Зачем? – не поняла Маша. – Куда ездить?

Подруга невесело рассмеялась:

– Глупенькая ты еще. На свидания я езжу. И передачи вожу. Там ведь кормят плохо, греть приходится.

– Как это греть?

– Ну, это называется у них так. «Греть»—значит поддерживать материально. Места здесь такие. Кругом зоны. Половина местных из тех, кто отсидел и тут остался. Что в Норкине, что в Лошках. А люди они нормальные.

– И в Лошках? – переспросила Маша. Оказывается, она живет бок о бок с уголовниками. Это тебе пострашней, чем волки из леса.

– Ну да. Кстати, твой дружок, Степаныч, шесть лет отмотал.

«Слава богу, что я раньше не знала, – решила Маша, – а с виду такой дедок славный, незлобивый».

– Он ведь из Ленинграда сам. Он иностранцам иконы продавал, которые раньше по церквям грабили. Он сам не грабил, только торговал, но за это больше всех и получил – незаконные валютные операции. Если бы сам грабил, то дали бы меньше, в те времена церковь ограбить большим злом не считалось. Его, значит, сюда, а имущество конфисковали.

Маше теперь до слез стало жаль Степаныча, хоть тот и оказался уголовником. Оказывается, земляк он Машин, то-то он так хлеб «Столичный» питерский нюхал, говорил почти такой же…

Мужики в стороне допили одну на всех бутылку пива, открыли еще одну и снова пустили по кругу. Сидели они на корточках прочно и твердо, не заваливаясь и не теряя равновесия. Были похожи на сбившихся в стаю королевских пингвинов. Нет, скорее даже на стаю скворцов, у пингвинов в одежде белое есть, а эти…

– Ладно, пошли, – скомандовала Александра, – за харчами пора. За курицей тебе. А то скоро Николай приедет. Кстати, кофе хочешь?

– В «Якоре»? – с видом знатока спросила Мария.

– Почему в «Якоре»? «Якорь»—шалман, а мы в «Сказку» пойдем, там цивильно, местных не пускают. Там иностранцев обедом кормят.

Кафе «Сказка», умело стилизованное под русскую старину, вписывалось в норкинский ландшафт так, как вписывается заплата из добротного английского сукна в прореху ветхих рабочих брюк. Тротуар вымощен плиткой, кругом чистота, перед дверью нарядный комфортабельный автобус, а чуть поодаль проходящая коровенка уронила прямо на тротуар лепешку, в ней жадно ковырялись проныры-воробьи.

Александру в «Сказке» знали, они сели в уголке и заказали кофе. За дальними столиками чинно обедали старики со старушками, негромко переговаривались на французском о том, что да, очень вкусно, но все ж таки небезопасно есть в этих варварских местах.

– Завтра у нас будут, – уверенно сообщила Александра.

– Откуда ты знаешь?

– Маршрут у них такой. Посмотришь. Не веришь, так запомни вон того, на гриб похожего.

Кофе им принесли с густой, ровной пенкой, с легким ароматом ванили. «Французский завтрак»—безошибочно угадала сорт Маша, именно такой часто заказывала она на Невском. Маша непроизвольно вздохнула, задержала дыхание, чтобы не вылез наружу предательски подкатывающий к горлу комок.

«Французский завтрак». Невский проспект. Шум, толчея, запах мегаполиса…

«Потерпи, Маша, – сказала сама себе, – Македонский тему замутит, провернет, и вернемся обратно. Иначе… Иначе я просто умру».

Знала бы она, сидя летним погожим днем в местном островке цивилизации, что тему себе замутила на долгих пять лет. Ровно столько, сколько предстояло отсидеть на зоне мужу Александры.

Потихоньку-полегоньку втягивалась Маша в жизнь Лошков, познавала лошковский уклад. То, что ужасало и возмущало поначалу, со временем теряло остроту, становилось обыденным и вполне приемлемым.