Опоздавшие - Хелен Кляйн Росс

Ясное дело, из-за всех этих перемен организм сбился с привычного налаженного хода.

Натягивая чулки и застегивая корсет, Брайди думала о Томе, что бывало много раз на дню. Она не девственница, но тайная вдова! Мысль эта питала пылавший в душе огонь, никем не видимый.

Наверняка с небес Том смотрит на нее и не позволит случиться ничему дурному.

Шпильками-невидимками Брайди и Мэри закололи кружевные накидки и, проходя через кухню, поздоровались с сестрой Бертрам – облаченная в свой неизменный фартук, деревянной ложкой та помешивала в большом бурлящем котле. Нынче на завтрак давали кашу. У Брайди урчало в животе, но нельзя съесть ни крошки. Перед причастием надлежало поститься с полуночи. А если поешь и причастишься, возьмешь смертный грех на душу.

В шесть утра домовая церковь была полупустой. Многие прихожане пойдут на обедню в церкви Святого Розария. Вот там народу будет битком, сказала Мэри, и всё из-за представления. Каждый год люди приезжали даже из района Канарси, чтоб увидеть живую картину – вознесение Девы Марии. Девочку, облаченную в бело-голубые одежды, усаживали в корзину и на блоке поднимали к сооруженным под куполом облакам. Спокон веку церковь Святого Розария была храмом плотников – ирландцев, не итальянцев. Жизнь юной девы можно доверить лишь ремесленнику ирландских кровей, сказала Мэри.

Служба казалась бесконечной. И почему в праздники священники вечно тянут кота за хвост, хотя знают, что людям еще на работу? Когда на финальных словах «Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа» Брайди и Мэри осенили себя крестным знамением, церковный колокол отбил семь ударов, и это означало, что завтрак уже окончен и им, голодным, надо бежать на омнибус.

Поездка на фабрику стала мукой – в конку, рассчитанную на пять пассажиров, втиснулось десять потных тел. Еще пара человек забралась на крышу – у них не было денег на проезд, но в такую жару идти пешком они не желали. Если вдруг лошадь резко останавливалась, фургон кренился, грозя сбросить безбилетников, а взмокших пассажиров еще теснее прижимало друг к другу.

На перекрестке Грин-стрит и Вашингтон-сквер Мэри дернула кожаную лямку, привязанную к лодыжке кучера, и девушки, приподняв подолы, чтоб не зацепиться за подножку, с облегченным вздохом покинули давку.

В Эш-билдинге, три верхних этажа которого занимала фабрика, имелись лифты, но Брайди и Мэри ими пользовались редко. Подъемники беспрестанно ломались, а когда все же работали, ползли еле-еле, что грозило штрафом за опоздание на смену. Трехминутная задержка каралась пятнадцатью минутами неоплаченного труда. Кроме того, пеший подъем по лестнице позволял избегнуть встречи с лифтером мистером Зито, всю дорогу нагло пялившимся на девушек.

Брайди едва не сомлела, поднимаясь на девятый этаж. Ужасно хотелось есть, она взмокла, и с каждым лестничным маршем жара становилась несноснее. Но вот, слава богу, одолели последнюю ступеньку, толкнули дверь и, стуча каблуками, поспешили по сумрачному коридору. Широкие половицы постанывали и скрипели, что всегда пугало – казалось, они о чем-то предупреждают.

В цехе раскроя девушки потянули тяжелую дверь, и их оглушил стук швейных машинок. Брайди плюхнулась на свой табурет, радуясь возможности посидеть. Что-то с ней не так. Накатила слабость, и только усилием воли Брайди не дала себе грохнуться в обморок. Жара одуряющая. Потемнело в глазах. Как будто надели шоры. В детстве Брайди часто падала в обморок и знала, что нужно согнуться и зажать голову меж колен – тогда мигом придешь в себя. Она притворилась, будто что-то ищет на полу – шпульку или иголку. Почти сразу ее отпустило, и Брайди вернулась в нормальное положение. Она кинула быстрый взгляд кругом, удостоверяясь, что никто ничего не заметил. Незачем привлекать к себе внимание.

Машинки стояли так тесно, что работницы едва не пихались локтями. Соседкой Брайди была итальянка, не говорившая по-английски. Какое счастье, думала Брайди, перебраться в страну, где говорят на твоем родном языке. Итальянку звали Роза. То ли Розита. Подле нее стояла тщедушная девочка лет семи. Она ежедневно приходила вместе с матерью и ножницами, длинным шнуром притороченными к переднику и казавшимися непомерно большими в ее ладошке, помогала обрезать концы ниток со швов.

Брайди насторожилась, заметив, что педаль под ногой соседки замерла. Обычно нога эта не знала роздыху. Из кармана фартука Роза достала горбушку черного хлеба и, улыбнувшись, протянула ее Брайди. Это не прошло мимо внимания девочки, и Брайди впервые услышала ее голос:

– Мама!

Есть хотелось ужасно, но Брайди кивнула на малышку, и Роза, пожав плечами, отдала горбушку дочери. Девочка затолкала хлеб в рот целиком и, не сводя глаз с Брайди, принялась жевать, как будто опасаясь, что та может его выхватить.

Голод стал просто невыносимым. Брайди отвернулась, но краем глаза заметила, что Роза достала еще один кусок хлеба. На этот раз Брайди приняла угощение и жадно вгрызлась в горбушку. Муки голода стихли мгновенно. Поглощение восхитительного хлеба доставляло двойное удовольствие: к сладковатому дрожжевому вкусу на языке добавлялось предвкушение следующей секунды, когда зубы вновь вопьются в горбушку.

Расправившись с хлебом, Брайди кивком поблагодарила Розу, а итальянка вдруг показала на ее живот под фартуком и, улыбнувшись, сложила руки, как будто укачивала ребенка.

Стрекот швейных машинок исчез, сменившись звоном в ушах. Неожиданно взбунтовался желудок, и Брайди вскочила, намереваясь испросить разрешения мастера выйти по нужде. Но та беседовала с бригадиром, и не осталось ничего другого, как без позволения покинуть цех. Брайди только-только успела влететь в кабинку и, откинув деревянную крышку, рухнуть на колени, чтоб опростать содержимое желудка не на пол, а в унитаз. Щедрые запасы нутра ее удивили. Отдышавшись, Брайди дернула цепочку бачка и села на грязный кафельный пол. Она вовсе не в положении. Просто располнела. Роза ее не знает, она ошиблась.

Скрипнула входная дверь. Из кармана юбки Брайди достала носовой платок, отерла рот и вышла из кабинки. Мастер стояла руки в боки.

– Удумала превратить полсмены в четвертушку?

– У меня… дни… – пробормотала Брайди, надеясь, что мольба, облеченная в слова, станет былью.

В полдень Брайди и Мэри решили выйти на улицу – охранник открыл дверь, сначала проверив их сумочки. После фабричного сумрака дневной свет резал глаза, ветер вздымал пыль от высохшего конского навоза.

Девушки едва не угодили под трезвонившую колоколом повозку пожарной команды. Привстав на козлах, брандмейстер нахлестывал лошадей. Брайди перекрестилась, как делала всегда, завидев пожарных. Мэри над ней смеялась, но она никак не могла привыкнуть к этому зрелищу. Воображение рисовало объятых пламенем людей, и Брайди молилась, чтобы помощь поспела вовремя.

Мэри приготовила медяки для трамвая. Надземка была ближе, но Мэри никогда не пользовалась ею сама и остерегла от поезда «на ходулях» Брайди. Эта штука убивала людей. Несколько лет назад поезд сошел с рельсов и один вагон повис над Пятьдесят третьей улицей. Мэри хранила газетную вырезку, в которой живописалась кошмарная сцена: люди выпадали из окон и разбивались насмерть. Заметка, озаглавленная «11 сентября – злосчастье Нью-Йорка!» лежала в коробке с памятными вещицами, поскольку всё это случилось в тот самый день 1905 года, когда Мэри приехала в Америку.