Русская Евразия в прошлом и будущем - Петр Николаевич Савицкий

подчиненной принципу «философской свободы» – то придется констатировать, что эта область вообще не допускает существования логически общеобязательных суждений…

Дело будет обстоять иначе, если оценивать степень совершенства культуры, например, с точки зрения развития эмпирической науки. С этой точки зрения, допустима градация культур по признаку богатства эмпирически-познавательного материала, накопленного каждой данной культурой. Но возможно оценивать степень «совершенства» культур также и по признаку относительной устойчивости или силы, которую они обнаруживают при взаимном соприкосновении… Все признаваемые европейской наукой «великие культуры древности» были разрушены именно «варварами». Следует добавить, что в тех случаях, когда «великие культуры» были разрушаемы «варварами», эти последние в свою очередь испытывали на себе влияние «разрушаемой» ими культуры.

Из всего этого следует, что признак наибольшей силы устанавливается по-разному в разных отраслях человеческой культуры. В некоторых случаях одна и та же культура имеет в отношении другой и военно-политическое преобладание и преобладание культурного влияния (как это случается при соприкосновении современных европейцев и «дикарей»). Но в других случаях одна культура, более сильная в военно-политическом отношении, является более слабой в отношении культурных влияний (как это имело место при разрушении «варварами» «великих культур древности»).

Фактические победы европейцев над «дикарями» как доказательство большего «совершенства» европейской культуры по сравнению с культурами «дикарей» следует толковать в смысле большего «совершенства» культур с точки зрения силы. В таком смысле этот довод не заключает в себе ничего иного, кроме простого констатирования факта, но притом факта, чрезвычайно существенного в общем строе человеческой культуры.

Существенность этого факта заключается в том, что выживают и приобретают историческое значение только те культуры, которые при соприкосновении с другими оказываются достаточно сильными, чтобы отстоять свое существование хотя бы в одном из указанных выше отношений – или в военно-политическом, или в отношении культурных влияний. В ином случае культура исчезает, как исчезла культура инков и ацтеков или столь отличных от них огнеземельцев и тасманийцев…

Также и максима национального бытия, которую мы формулировали в предыдущем как «своя идеология, безразлично, свои или чужие техника и эмпирическое знание», приложима только к тем народам, которые проявили устойчивость и жизнеспособность в культурном своем существовании. Ибо возможна ли «своя идеология» у народа, который не способен ни милитарно защитить свою самостоятельность, ни противостоять – в той или иной степени – чужим культурным влияниям?!. Между тем в отношении такой защиты и противостояния народы мира никогда не находились и не находятся и сейчас в одинаковом положении и располагаются по этому признаку скорей в порядке «лестницы», чем «горизонтальной плоскости».

* * *

Это обстоятельство определяет нашу оценку той концепции соотношений романо-германской и неромано-германских культур, которую мы находим у кн. Н. С. Трубецкого. Кн. Трубецкой говорит о «Европе и Человечестве», причем «Европа» – это романо-германцы, а «Человечество» – это совокупность «славян, китайцев, индусов, арабов, негров и других племен… без различия цвета кожи» (стр. 76). «Надо всегда и твердо помнить, что противопоставления славян германцам или туранцев арийцам не дают истинного решения проблемы и что истинное противопоставление только одно: романо-германцы и все другие народы мира, Европа и Человечество» (стр. 82).

Призыв бороться с «кошмаром… всеобщей европеизации» обращен именно к «Человечеству». Такова постановка проблемы у кн. Трубецкого, игнорирующего, как мы видели, признак силы в вопросах соотношений человеческих культур. Можно ли признать такую постановку правильной с точки зрения признания силы как основного движущего фактора в данной отрасли человеческого бытия? С этой точки зрения, чтобы бороться с «кошмаром… европеизации», тому или иному народу недостаточно просто существовать в качестве одной из составных частей «Человечества», но нужно иметь возможность противопоставить романо-германской культуре свою равносильную ей культуру – культуру, которая помогла бы данному народу отразить manu militari политические поползновения романо-германцев и свести на нет преобладание культурного их влияния…

Иными словами, чтобы свергнуть «иго» романо-германской культуры, нужно иметь не только желание, но и силу это сделать… И призыв, обращенный к «Человечеству», – освободиться от гипноза «благ цивилизации» – может иметь реально-эмпирическое значение только в том случае, если будет доказано, что все народы, составляющие «Человечество», действительно имеют потребную для этого силу… Нам кажется, что к настоящему моменту такое доказательство невозможно. Весьма многие народы – не говоря уже об австралийцах и папуасах, но даже негры, малайцы – имеют весьма небольшие шансы успешно сопротивляться романо-германской агрессии.

Поскольку не нарушена установленная ныне взаимная связь всех частей земного шара, постольку для этих народов существует только одна возможность: смена романо-германского ига каким-либо иным. И потому, с точки зрения реально-эмпирической, призыв к культурной эмансипации, поскольку он обращен ко всему «Человечеству», есть мистическое desideratum, но никак не программа, имеющая данные на осуществление в ближайшем будущем… И однако же нет дыма без огня… Каждое явление, в том числе и явление духовной жизни, связано с той эмпирической обстановкой, среди которой возникло, и отражает ее в себе. Поэтому, даже с совершенно абстрактной точки зрения, следовало бы задаться вопросом: не служит ли появление призывов к эмансипации, подобных призыву кн. Трубецкого, признаком, что в некоторой эмпирической национальной среде, а именно той, где этот призыв раздается, возникли условия, определяющие собой возможность осуществления такой эмансипации?

Для мышления, учитывающего эмпирические возможности, противоположение «Европы и Человечества» как программа борьбы за культурную эмансипацию есть звук пустой. Но не стоит ли за построениями кн. Трубецкого реальность некоторого иного противоположения?.. Если вникнуть в идеи кн. Трубецкого, то, как нам кажется, не может остаться сомнения, что за ними стоит такая реальность. И эта реальность есть противоположение Европы и России…

Кн. Трубецкой сознает, что некоторые свои положения он мог бы «обильно иллюстрировать примерами из русской истории и русской действительности». Но от этого пострадала бы «ясность общего плана». Между тем некоторые части брошюры кн. Трубецкого написаны не только, между прочим, и о России, но именно о России. Таковы, например, наблюдения над результатами приобщения к европейской культуре. Именно русские весь XVIII и XIX век оценивали «свой народ и культуру… с точки зрения романо-германца». Другие «европеизируемые» народы, например японцы, по признанию самого кн. Трубецкого, непричастны к подобному уничижению своей духовной личности. Именно в русском народе в XVIII и XIX веках «каждое поколение жило своей особой культурной жизнью, и различие между „отцами и детьми“ было у него… сильнее», чем в других народах. Мы все знаем «отцов я детей» русской жизни и литературы. Но имел ли кн. Трубецкой подобное указание, например, относительно той же Японии?..

Перечисление отрицательных последствий европеизации, которое дает кн. Н. С. Трубецкой, относится, главным образом, к России. Но если и сами построения кн.