Яблоки горят зелёным - Юрий Батяйкин

Муромцев невольно покраснел.

– Достукался? – спросил майор и, не ожидая ответа, продолжил: – Впрочем, я именно эти качества в вас и предполагал: предприимчивость, ум и осторожность. Нам такие нужны.

– В лагерях? – напрямик спросил Муромцев.

– В каких лагерях? – вскинул по-детски чистые глаза майор. – Запомните, товарищ, у нас в стране никаких лагерей, кроме пионерских, нет.

– Зубы заговаривай! – хмуро сказал Муромцев. – А я в каком сидел? В пионерском? А может, на летней даче детского сада?

– То было по ошибке, а ошибки в счет не идут, – сказал майор. – Да ты не кипятись, – изменив тон, добавил он миролюбиво. – Располагайся пока.

В это время зазвонил телефон.

Майор поднял трубку.

– Говорят из американского посольства, – прокаркали в трубке. – У вас в кабинете находится советский гражданин Муромцев. Так вот, учтите, если с ним что-нибудь случится… – голос сделал многозначительную паузу, и майор, воспользовавшись этим, бросил трубку.

– Вот что вы натворили, Муромцев, – нахмурился он. – Впрочем, они все равно бы узнали. Что бы мы ни делали, они все узнают, – сокрушенно пожаловался чекист.

Он, сутулясь, подошел к столу, плеснул в стакан из сифона и уже спокойнее сказал:

– С этого момента вы, Муромцев, – лейтенант КГБ. Будете выполнять наше задание.

– Могу я поинтересоваться характером? – спросил несколько ошеломленный Муромцев.

– Помните оказанную вами услугу? – спросил майор. – Так вот, мерой наказания этим подлецам из вашей компании мы определили тогда высылку из страны. Учитывая, что Сигимицу увозил поддельные ценности, а также тот факт, что капитализм загнивает, им там должно было быть несладко.

– А они?

– Процветают! – сорвавшись на фальцет, тенором пустил петуха майор. – Полюбуйтесь! – он бросил Муромцеву кипу цветных газетных и журнальных вырезок, где негодяи Погадаев, Окладов и Бочкин, а также подремонтировавшаяся Катрин вкушали сладкую, слегка припахивавшую пикантной гнилью заграничную жизнь.

– Может, реклама?

– Мы проверяли, – устало отмахнулся майор. – Все

так.

– Что же теперь?

– Поезжайте и привезите их. Другого выхода нет.

– А расходы?

– Расходы мы берем на себя. И не вздумайте там с ними остаться, – сказал майор, предваряя было готовую мелькнуть у Муромцева соблазнительную мысль. – Под землей отыщем!

– Лучше скажите: упрячем под землю.

– Сначала отыщем, а уж потом и упрячем, – зло сказал военный.

– Что ж вы этих-то не упрятали?

– Штату не хватает, – развел руками майор, – на всех. Помните, Муромцев, – уже добродушно говорил он, провожая истопника к выходу, – пусть вы сейчас лейтенант, вы можете стать генералом.

– Я уже однажды стал Героем Советского Союза, – съязвил Муромцев, выходя на улицу.

Солнце было в зените.

Наступала весна. В лужах расходились бензиновые круги. Чирикали воробьи. Журчали ручейки. Свобода подкатывала к горлу. И Муромцев со свойственной ему решимостью окунулся в новую жизнь.

Было раннее утро, те самые часы, в кои нестерпимо хочется спать, когда Муромцев вышел с Машкой на верхнюю палубу теплохода. Впереди уже показались голубые купола Святой Софии и золотые пики мусульманских минаретов. «Константинополь!» – взволнованно ощутил истопник.

Подали трап, и Муромцев не спеша ступил на землю язычников. Пока он озирался по сторонам, старик-носильщик снес его чемоданы вниз. «Старик такой, а таскает себе, – и ничего», – подумал про себя Муромцев.

Таможенный чиновник-турок, со знанием языка, на чемоданы не взглянул, а, быстро тряся чалмой, стал ощупывать иностранца, подозрительно похлопывая его по заду. Муромцев наморщился, но в это время у таможенника от трясения головой чалма сползла и упала на пол.

– Бочкин! – ахнул Муромцев.

Турок поправил чалму и вежливо сказал:

– Ведите себя, господин, прилично. – А шепотом добавил: – Потом, потом… – и мигнул.

Тут Машка, которая не расслышала шепота, высунулась из рукава и ядовито пропищала:

– Вот подонок, своих не узнает.

Заметив неладное, подошел старший офицер и, увидев Машкину мордочку, сказал:

– Это что? Непорядок! Изъять!

– Я тебе изъям, – зарычал на него медведем Муромцев, который, впрочем, по возможности всегда избегал рукоприкладства.

– Муд. к, – обозвала старшего турка Машка.

Дело застопорилось. Собрались удивленные таможенники. Они раскачивали чалмами, как глухонемые, и что-то оживленно показывали пальцами, глядя на Машку.

Положение спас начальник таможни.

Он был членом Всемирного общества защиты животных, а потому потребовал пропустить дрессированную крысу.

Когда Машка оказалась по ту сторону барьера, начальник, показав турецкими усами на Муромцева, сказал по-турецки:

– А этого взять!

И Муромцева куда-то повели.

«Нечего сказать, хорошенькое начало», – думал Муромцев, хмуро идя за таможенниками.

Комната, куда привели Муромцева, оказалась раздевалкой.

– Раздевайтесь, – предложил начальник турецкой таможни на чистейшем русском языке.

Сам он тоже зачем-то стал раздеваться. Муромцев же, снимая штаны, думал: «Шалишь, со мной этот фокус не пройдет».

– Пройдемте, – сказал турок, пропуская Муромцева в обитую турецким тюфом с восточным орнаментом дверь.

Зала, куда они вошли, оказалась турецкой паровой баней. Кругом, куда хватало глаз, был пар.

Головы, впрочем, находились не в пару, а в чистейшем кислороде, который нагнетался небольшим на вид компрессором в специальное отверстие, выпиленное лобзиком в мраморной стене в виде рта, выложенного мозаикой Ходжи Насреддина, который также, судя по изображению, парился в бане, но не один, а с красавицей Шахерезадой, которую обнимал за голый зад мохнатой узловатой рукой.

– Пивка бы, – хрипловато сказал Муромцев.

И тотчас пиво брызнуло струёй в кружку под знаменитым ишаком, который также был установлен в центре зала парной. Да, было от чего прийти в восхищение и изумление, но самое удивительное ждало Муромцева впереди.

– Давайте знакомиться, – услышал он голос турка, подкручивавшего усы.

– Муромцев.

– Берия, – пожимая протянутую руку, сказал таможенник.

– Лаврентий Палыч?!!

– Он самый! Да вы не удивляйтесь. Вы теперь наш сотрудник, так сказать, посвященный.

– Вот это да! – вырвалось у Муромцева.