Есенин - Виталий Безруков

— Да всякие газетные вырезки, фотографии, документы, цитаты… Цитаты! Правда, Сандро?

Кусиков понял, что Мариенгоф разыгрывает Блюмкина, и с готовностью поддержал:

— Да, цитаты! Я даже помню, что поверху через всю стену цитата из Ленина, я ее помню наизусть. Прочесть, Яков Григорьевич?

— Если помнишь, давай! — согласился Блюмкин, не ожидая подвоха.

Кусиков встал и, как вождь с трибуны, прокричал:

— Нам не нужны истерические выходки мелкобуржуазных дегенератов, нам нужна мощная поступь железных башмаков пролетариата.

Все засмеялись. Блюмкин, по-прежнему не понимая, что его разыграли, огорчился.

— Надо будет сходить проверить. Я жизнью тогда рисковал… а они меня так… сволочи!!

Есенин решительно распахнул дверь и вошел в номер, широко улыбаясь.

— Привет честной компании! Мало вас? Не надо ли нас?

Приход Есенина с девушками оказался как нельзя кстати, ибо розыгрыш, который учинил над Блюмкиным Мариенгоф, в отместку за Марьин-графа, по-видимому, сильно озлил Якова Григорьевича.

— Ба! Сергун! — искренне воскликнул обрадованный Мариенгоф. — Те же и «Явление Христа народу», и, как всегда, с девочками! Ну наконец-то! А то мы уже заждались.

— Мы заждались и нажрались! — срифмовал Кусиков.

Наседкин, предупреждая возможную грубость, одернул его.

— Сандро, остынь! Тут дамы. Проходите сюда, Катя, Галя!

Жена Блюмкина радостно вышла из-за стола навстречу Есенину. — Проходите, Сережа! Девушки! Вот сюда. Подвиньтесь, господа-товарищи-имажинисты! Пожалуйста, поухаживайте за дамами!

— Чур, рядом со мной, — Наседкин усадил Катю около себя. Подвинул свою тарелку, налив ей в бокал вина, счастливый, забыл обо всем на свете, не скрывая своего чувства к девушке.

— А Приблудного нет? — спросила Катя, оглядывая присутствующих.

— Нет! Приблудного сегодня нет! — ревниво ответил Наседкин.

Бениславская вначале хотела сесть рядом с Есениным, но Кусиков, потянув Галю за руку, усадил ее рядом с собой.

— Мы, горцы, любим только кавказских женщин. Сакартвело! — добавил он по-грузински.

Галя хотела запротестовать, но, увидев просящий взгляд Есенина, осталась.

— Я только наполовину грузинка, по матери, а отец мой француз, но я его никогда не видела, — ответила Галя. — Бениславская — это фамилия отчима.

До этого молчавший Блюмкин встал, налил полный бокал вина, протянул Есенину:

— Давай, Серега! За твое избавление!

Есенин, увидев умоляющий взгляд Гали, ободряюще подмигнул ей.

— Нет! Яков! Дайте мне выпить одному бутылку… ну… буду знать, сколько выпил… это лучше… а то я меру потеряю… Будет казаться, что выпил немного…

— Вот, Сергей, — поставил перед ним бутылку вина Блюмкин. — Кто, кроме Сереги, притронется к ней, пристрелю на месте! Вы меня знаете! — И неожиданно вынув наган из кармана халата, положил перед собой на стол.

— Ой, как страшно, — засмеялся Мариенгоф, но Блюмкин так посмотрел на него, что тот поперхнулся.

— Завтра его в Кремль вызывают! Поняли? И он должен иметь лицо, а не лошадиную морду! — сказал Блюмкин, опять зло глядя на продолговатое, и впрямь похожее на лошадиное, лицо Мариенгофа.

Есенин звонко рассмеялся, поняв прямой намек Блюмкина, но, желая разрядить обстановку, отшутился:

— Вот тебе раз. Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Из огня да в полымя. Ты откуда знаешь, Яков?

— Оттуда! — Блюмкин высокомерно хмыкнул. — Я уже месяц работаю в секретариате товарища Троцкого! Личным порученцем. По особо важным делам!

Кто-то удивленно присвистнул. Мандельштам осуждающе покачал головой, Кусиков, поперхнувшись, закашлялся, а у Мариенгофа лицо еще больше вытянулось. Только Наседкин ничего не слышал, с восторгом рассказывая что-то на ухо Кате, а Ганин сделал вид, что это ему неинтересно. Одни девицы, действительно ничего не понимая, глуповато поглядывали вокруг.

Пользуясь правом хозяйки дома, Нора подняла бокал:

— Ну что ты, Яков! Взял и всех перепугал. Давайте выпьем наконец за Сергея Есенина! За его благополучное возвращение, — и первая выпила свой бокал до дна, перевернула его, показала всем, что там не осталось ни капли, призывая всех последовать ее примеру.

Все радостно подхватили. Вставая и протягивая свои бокалы, чокались о бутылку Есенина.

— За тебя, Сергей!

— Сергей, твое здоровье!

Мандельштам, чокаясь с Есениным, многозначительно произнес, искоса поглядывая на Блюмкина:

— За благополучное избавление, Сергей! Я искренне рад, знаешь!

— А вы рады, Сергей Александрович? — пошутила Нора.

— Еще бы не рад, — ответил за него Мариенгоф. В голосе его прозвучала тщательно скрываемая, давно затаенная зависть посредственности к истинному таланту. — Сам Троцкий за него вступился, теперь в Кремль вызывает!

— Спасибо! Спасибо! — чокался со всеми Есенин и, глотнув из бутылки, поднял ее, приветствуя Блюмкина. — Яков, я твой должник!

— Какие могут быть счеты… Свои люди… Имажинисты… И не меня благодари, а вот ее. — Схватив жену за волосы, он пьяно и вульгарно поцеловал ее в губы. — Как фурия набросилась! «Яков, ты должен спасти! Немедленно звони Троцкому!» Любит она тебя, Серега! У меня глаз… Все вижу!

— Ну полно тебе, Яков, глупости болтать! Я люблю не Сергея, а самого лучшего поэта России Сергея Есенина, — выпалила, покраснев от стыда за мужнин поступок, Нора.

— Так я и поверил! — завелся было Блюмкин, но Нора уже взяла себя в руки, захлопала в ладоши и скомандовала:

— И хватит пить! Слышите, вы, пьяницы с глазами кроликов, — засмеялась она. — Хочу стихов!

— Хо-чу сти-хов! — подхватили все, скандируя. — Стихов! Стихов!

Мариенгоф встал, как будто только он один был здесь поэт и именно его просят почитать свои стихи.

— Тихо! Сандро, оторвись от бутылки! Вот мое последнее…

— Сядь, — рявкнул Блюмкин, не выдержав его откровенной наглости. — Ишь, выскочил! Ты уже сегодня своими стихами всю комнату провонял! Козел!.. С лошадиной мордой! — пьяно процедил он.

— Это не я… это Кусиков, а может, Мандельштам, — фальшиво засмеялся Мариенгоф, испугавшись такого прямого оскорбления, желая замять неловкость и свести все к шутке. — Здесь все поэты! Почему сразу я? Другие тоже свои стихи читали… Наседкин, Ганин… давайте посчитаем: «В этой пьяненькой компанье стихами кто-то навонял, — считал он, тыча пальцем в каждого, кроме дам, Блюмкина и Есенина. — Раз, два, три… это, верно, будешь ты!» — закончил он счет на Наседкине, который в это время продолжал разговаривать с Катей.

Все захохотали.