В донесениях не сообщалось... Жизнь и смерть солдата Великой Отечественной. 1941-1945 - Сергей Михеенков

И вдруг над нами сплошняком полетели трассирующие пули. Я тогда пинком одного, другого. Все вскочили на ноги. Что делать? Бежать надо куда-то. А куда бежать? Кругом болото. Сунулись было, а там торфяная жижа.

Я запомнил, что лейтенант-проводник наказывал держаться правого берега озера.

Идем. Впереди какое-то строение. Иду впереди. Разведчики мои уже губы порастрепали… Скисли. А еще, думаю, лаялись на меня… Уже слышу, разговоры у них такие пошли, что, мол, если что, лучше сдаться. Я тогда им и говорю: «Застрелю. Первого же, кто поднимет руки, застрелю». И вытащил свой ТТ.

Подходим к зданию. Слышим, кто-то навстречу лезет по кустам. Я сержанту и говорю: «Давай обстреляем». — «Нет, — говорит, — нам в бой ввязываться, нельзя. Мне документы надо вынести. В штабе дивизии их ждут». И показывает немецкую офицерскую полевую сумку.

Стали мы отходить. Нас заметили. Послышались выстрелы. Пули так и защелкали, запели среди деревьев. Кое-как уползли. Никого, слава богу, не задело.

Сидим. Смотрю, трава рядом примята. Так это же стежка! До нас из окружения уже выходили. Пошли. Вскоре нашли брошенный солдатский вещмешок. Сидор. Обычно у ездовых был такой мешок. Я распорол его ножом, вытащил оттуда несколько пачек горохового пюре. Так-то, всухомятку, горох есть нельзя, горох очень соленый, надо заваривать в кипятке. Но костер тут не разведешь — опасно.

Идем дальше. А настроение уже получше стало. Горох покоя не дает. Договорились: выйдем в безопасное место, костерок разведем. Видим, летят наши самолеты. Вот тут мы по-настоящему возрадовались. Наши истребители! Звено! Полетели в сторону немцев. Сейчас они им там дадут жару!

Мы присели отдохнуть. И все прислушивались к гулу истребителей, не завяжут ли бой. Нет, пролетели без стрельбы. Сержант расстегнул немецкую сумку, протянул мне пачку фотокарточек: немцы сидят пьяные, улыбаются… Немцы любили фотографироваться. Всегда фотокарточки с собой носили.

Отдохнули мы и пошли дальше. Перешли овраг. Смотрим, человек навстречу выходит. Я — за пистолет. Подходит. У него полмешка сухарей. Рассказал: шли втроем, несли по мешку сухарей нашим в окружение; напоролись на немцев, видимо на разведку, двоих немцы схватили, а он в кустах спрятался, отсиделся, цел вот остался…

Подошли к озеру. Про него и говорил лейтенант Беленький: держитесь, мол, правой стороны, когда выйдете к озеру, и дальше все время — вдоль озера.

Тут мы снова остановились отдохнуть. Ноги тряслись от усталости. Нашли каску, размочили брикеты с горохом, развели костер, сварили этот горох. Наелись от души!

Идет полувзвод наших с той стороны озера. С лейтенантом. Лейтенант подошел к нам: «Кто такие?» Сержант доложил. И вдруг лейтенант говорит: «Кто из вас может пойти обратно? Нужно показать нам дорогу». Они несли продукты. Туда, нашим, оставшимся в окружении. Лейтенант говорит сержанту, а сам смотрит на меня. Потому что, наверное, разведчики выглядели совсем неважно. «Я, — говорю, — назад не пойду». Он — к сержанту. Сержант говорит: «Я выполняю задание комполка, документы несу». — «Ладно, — говорит лейтенант, — тогда покажите нам направление движения».

Рассказали мы им, как идти. И они нам подсказали, чтобы шли вдоль озера, у самой воды. «Выше не поднимайтесь, там все простреливается», — предупредил лейтенант.

Вышли-таки.

Наши тыловики уже наготовили продуктов. И время от времени отправляли их окруженным. Гляжу, среди них толчется помощник нашего старшины. Он увидел меня, обрадовался, говорит: «Саш, пошли обратно». — «Нет, — говорю, — Серега. Я там уже побывал. Давай теперь и ты сходи». И пошел я искать своего старшину. Нашел. Старшина Фролов налил мне стакан водки, дал поесть. Я выпил, поел. Лег под повозку и сутки целые проспал.

Проснулся, потрогал голову. Да, думаю, надо на перевязку. Пошел искать санчасть. А немцы постреливают. Снаряды так и пролетают. Бухают то в глубоком тылу, то поближе. Иду наблюдаю. Тыл есть тыл: и люди здесь другие, и повадки у них иные. Вот летит снаряд, а они все падают на землю. Кто в кювет, кто куда. «Чего вы падаете? — говорю. — Вот когда снаряд фурчит, тогда да, этого опасаться надо. Но все равно своего не услышишь…» А они при каждом перелете падают. Побыли б, думаю, на передовой хотя бы денек, пообвыклись бы скоро.

Не нашел я санчасти. Вернулся назад. Мне старшина Фролов еще стакан водки налил. Я выпил — и опять под повозку…

А ночью вышли все наши.

Утром я опять пошел искать санчасть. И меня отправили дальше в тыл. Боли никакой я не чувствовал. Помогал снимать с машины раненых. Когда последнего сняли, мне и говорят: «Ты кто, сопровождающий?» — «Нет, — говорю, — я тоже раненый». — «Ну, тогда сдавай оружие и иди к операционной».

Положили меня на стол, сняли бинты. Я потрогал голову: вот они, осколки, под кожей, как горох, ходят…

Попал я в госпиталь в Кандалакшу. Это километров восемьдесят в тыл. Ни один снаряд не долетит. Привезли сперва в один госпиталь — мест нет. В другой, в третий. Бои идут, раненых поступает много. И вот привезли в школу. Госпиталь № 10/14. Запомнил. Я несколько суток не спал. После тех ночей, под телегой старшины. Усталый, голодный. Как в тыл попал, так сразу и расслабился. Меня с дороги — в ванну. Молоденькие девчата меня повели, раздели, стали мыть. А у меня хоть бы что пошевелилось… Вот что такое в окружении побывать. Да, брат ты мой…

— Окружение — это, брат ты мой, особая война.

В 1943-м я попал последний раз в окружение.

Немец нас обошел. Мы думали, что удержимся на своих позициях, а соседи подойдут, выручат. А он всерьез за нас взялся. И через несколько дней нас в том котле все же дожал.

Прорвались, помню, немцы, атакуют, бегут прямо на нас. Вот уже на нашу батарею ворвались. Пехоту смяли. Я пистолет выхватил, одного повалил.

Как я убежал оттуда, не помню. Миномет мы оставили. Прицел только остался у меня. Я не помню, как и снимал его. Машинально.

Огонь был такой мощный, что кругом за несколько минут были буквально срезаны кусты и небольшие деревца. Лесок наш постригли, как английский газон. Кто встал, побежал — того сразу наповал.

Я переждал стрельбу. Когда чуть поутихло, побежал. Впереди наша пушка стреляет прямой наводкой. По танкам. Они танки пустили. Бегу, а немецкие трассирующие пули обгоняют меня. Бегу и думаю: вот какая-нибудь сейчас и меня смахнет. Но добежал.

Тут подошли наши танки. Ударили. Помню, как вышла наша «тридцатьчетверка». Остановилась. Стволом повела. Шлеп! — и немецкий танк сразу загорелся. Налетели немецкие самолеты. Бомба упала возле нашего танка — и башню с него так и сорвало.

Полежали мы в лесочке, образумились. Пришел откуда-то лейтенант, стал поднимать нас в контратаку. Так и я в пехоту попал. А ничего, отбились.

Удары немецких моторизованных группировок были настолько мощными, настолько тщательно спланированными, что противостоять им наши постоянно отступающие части попросту не могли. Храбро сражающиеся полки и батальоны, одиночки-герои не могли существенно повлиять на ход событий, складывающихся на том или ином фронте. Как раз-то зарывшиеся в землю отдельные подразделения в результате своей стойкости и оказывались в окружении, а затем, как правило, в плену. Впрочем, дорога в плен была разной. Так же как и последующая судьба.