Убью, студент! - Анатолий Субботин

Но ревнивое сердце твердило другое: ей нравится он, а не ты. Он лучше тебя и лицом, и телосложением. К тому же он музыкант, барабанщик. А ты кто? Поэт? Может, ты ездишь, как Маяковский, с концертами по стране?.. То-то… Смотри, на нем фирменные джинсы, а на тебе что? Брючки в полосочку от Москвошвея и форменная голубая рубашка, подаренная дядей-пожарником и приталенная матерью. Так чего же ты ждешь, на что надеешься? Отстань, проклятое, ничего я не жду!

Приходилось ли вам в погожий сентябрьский денек, сидя под березкою, пить водку, закусывая одним арбузом? Нет, вам никогда это не приходилось! А Соломе и Французу повезло. Какие краски, какая палитра! Сверху – голубое небо; солнце – желтый карлик – пригревает так, что приятели сидят в одних майках. Внизу – желто-зеленый ковер из травы и падшей листвы. А вокруг березки и осинки чуть шелестят под легким ветром; и облетают, облетают… И, наконец, красный, как пионерский галстук, арбуз! «Я выберу звонкий, как бубен, кавун и ножиком вырежу сердце»!.. Водка, конечно, дрянь. Да тогда и не было качественного спиртного. Во всяком случае, для широких масс. Впрочем, пили не из гурманских соображений, а для того, чтобы забалдеть. Неприятный привкус «Пшеничной» (на самом деле – опилочной) хорошо сбивать томатным соком («кровавая Мэри») или вот арбузом. «Tu sais, tu sais»?5 – напевал Француз из Джо Дассена. «Как не знать, – сказал Солома, – индийское, по-русски говоря, бабье лето наступило. Потом будет зима, похмелье, но это будет потом».

Пили они днем. Под вечер он проснулся. Страшно хотелось есть. У девушек остался суп, сваренный в ведре. Он ел его прямо из ведра.

12. Контакты

На третьем курсе снова не дали общагу Соломину. Спасибо – выручили однокашники. Игорь Хлебников предложил своим соседям по комнате – Ухову, Шкловскому и Шишкину: «Пусть Солома поживет у нас на раскладушке»? Те согласились. Так Лёня стал пятым жильцом на четырехместном пространстве. Вечером он раскладывался в центре комнаты, а утром преломлял свою легкую кровать пополам и убирал ее в шкафчик Вовы Шкловского, благо, тот был почти пустой.

Вове исполнилось 27 лет. Он отслужил в армии (работал оформителем при штабе), закончил вместе с Уховым рабфак. Учеба давалась ему тяжело, но зато он хорошо рисовал. Он подсмотрел в польском журнале картинку и изобразил ее в конце общежитского коридора – белой краской на зеленом стекле: две пары ступней, чье расположение недвусмысленно указывало, чем занимаются хозяева этих ступней. Блондин невысокого роста, внешне Шкловский выглядел не старше прочих. Разве что чуть-чуть. Плотноватый Ухов смотрелся солиднее его. Но возраст Вовы (или это не зависит от возраста?) выдавало его то и дело соскальзывание в цинизм и пошлость. Не будучи красавцем и не имея успеха у однокурсниц, он похвалялся перед юными Хлебниковым и Шишкиным своими прежними похождениями и говорил о девушках сальности. Шишкин смеялся, поддакивал и старался подражать Вове. Хлебников-Француз морщился, сравнивал Шишкина с шакалом, подлизывающимся к тигру, из мультфильма «Маугли». «А мы пойдем на север, а мы пойдем на север»! – дразнил он его. Ему, Французу, для общения более подходил Соломин, но тот был поэт, вращался среди поэтов. В результате Игорь ощущал себя в каком-то промежуточном положении: не с теми, не с этими.

Выключив свет и отходя ко сну, спросил как то Ухов Шкловского о смысле жизни. Ради чего и как прожить, как он думает? Шкловский ответил, что надо просто пожить для себя, а общественная польза, идеалы – все это для дураков. Ухов соглашался. Что значит для себя? – недоумевал Лёня, лежавший между ними на раскладушке. – Опять мещанское вращение вокруг тела: поесть, поспать, машина, дачка? Не то чтобы он был идеалистом, он и сам видел, что реальная жизнь и коммунизм – две вещи несовместные. Но надо же совершить нечто яркое: полететь в космос, спуститься в Марианскую впадину или хотя бы сделаться скандальным поэтом!

Буржуем прозвал Ухова Француз, и, как видно, не только за солидное телосложение.

Однажды, когда все улеглись, приоткрылась дверь, впустив немного света из коридора, и восточный человек с акцентом спросил: «Ухов здесь живет»? «Здесь», – отозвался Ухов. «Выйди, пожалуйста, на минуту». Алексей стал надевать брюки. Почуяв неладное, Соломин последовал его примеру. Студент-азербайджанец предложил спуститься в вестибюль. Пока спускались с 4-го этажа на 1-ый, к ним присоединились еще несколько студентов. В вестибюле собралось человек 10-15 русских и восточных людей. Пахнет коллективной драчкой! – подумал Лёня. – Причем, драчкой по национальному признаку.

– Ты назвал его чуркой? – спросил Ухова красивый азер по имени Фархад, указав на младшего соплеменника.

– Ну, допустим, – сказал тот.

– А-а-а! – хором крикнули Фархад и стоявший рядом с ним армянин Самвел и вытащили 4 ножа – в каждой руке по ножу.

Ни хрена себе! – подумал Лёня. Алексей Ухов бросился по коридору и по лестнице на второй этаж, где находились аудитории. За ним – вооруженная пара и все остальные, в том числе невесть откуда взявшиеся, кричавшие девушки.

Кажется, кавказцы решили устроить спектакль устрашения и не собирались доводить дело до крови. Поэтому, попрепиравшись, они дали девушкам увести Алексея. Ушли и сами.

– Что они, драться не умеют!? – сказал все еще возбужденный Леонид какой-то девице. – Сразу за ножи хватаются. Это же уголовщина!

Девица неопределенно усмехнулась.

Позднее, на пятом курсе, произошел другой «национальный» случай.

Француз и Солома приняли на грудь, да не хватило. Время позднее, магазины закрыты, к таксистам идти неохота, да и денег нет. «Пойду, у баб одеколон поищу», – сказал Француз. И вскоре вернулся с флаконом «Ландыша». Вылили они его в железную кружку, разбавили в умывалке водой из-под крана – получился напиток, похожий на молоко. Испили они молока от дурной коровы, сидят между умывалкой и туалетом, курят. И тут к ним юный азер привязался. Лёня так и не понял, чем тот недоволен. Напирает, понимаешь, и словом и телом на старших русских товарищей.

Мы – ему: успокойся, тебя ведь не трогают, вот и иди своей дорогой. А он ни в какую, наверно, вообразил, что мы струсили. И продолжает тянуть то на меня, то на Француза. Тогда я решил использовать последний психологический аргумент: иди, говорю, ты победил, только отстань и иди. Но такая победа не устроила смуглого брата. Наседает, что с ним будешь делать! Пришлось съездить ему в ухо. Он, было, кинулся на меня, но Француз прижал его к стене. Вот когда он успокоился. И ушел. И пожаловался старшим соплеменникам.

Через несколько дней сосед