Цепи алых песков - Емельянов

что она хочет заплакать, да только глаз больше нет. Этот человек, что со спины нанёс ей удар, возродившись, едва сердце её увезли в стану вечных снегов. И дёргается, постоянно оборачиваясь на противный писк. Ждёт своей казни, стискивая подол затасканного платья.

Но тот лишь смеётся, убирает оружие своё, голову набок склоняет, преклоняет колено, обманчиво-мягко уложив руку на светлую макушку. Криво усмехается, чуть притягивая ту к себе за волосы. Мелкое недоразумение, не чета своей предшественнице. Слабая и жалкая, совершенно ненужная даже своим людям. И Аль-Хайтам наматывает волосы её на кулак, а после лбом об пол ударяет, хищно облизывая клыки.

Бить Нахиду приятно. Так весело, что хочется расхохотаться, но он молчит, слыша лишь её писк. Приятный, до довольного урчания под рёбрами и широченной улыбкой. В следующий раз он приведёт сюда Кэйю, заставит его вкусить кровь ничтожной богини, ощутить на языке горькую мерзость, узнать каковы на вкус поверженные боги.

И поднимаясь на ноги, он оставляет её в одиночестве вновь. Смотрит с презрением, и не говорит ничего. Не хочется, не заслуживает она этого. Ничего кроме боли более ей не светит, а как надоест ему эта дрянь поганая, так пустит он ей под рёбра свою болезнь, посмотрит как схватит чешуя нежную детскую кожу, а потом она, как и все её люди, умрёт. Рассыпется полупрозрачным белым пеплом и более никто не вспомнит о ней.

Нахида болезненно стонет, тянет руки к нему, словно прикосновение к нему хоть как-то поможет немощному созданию. Но тот надменно молчит, смотря на её нелепые попытки дотянуться до сапог его. Такая забавная, на что она надеется? На то, что касание даст ей что-то облегчающее её страдания? Нет, он лишь заразу скорее впустит, а потом с грустью пронаблюдает за её скорой болезненной гибелью. А страдания этой малявки хочется продлить, и после… Смотреть, смотреть как она бьётся в агонии, той самой, что прервёт её страдания навсегда. Но пока… ей рано заканчиваться. Нужно пролить больше её отвратительной крови, заставить почувствовать боль скорейшего забвения, а после… позволить один единственный свободный вздох, прежде чем ело её рассыпется пеплом.

Но сначала кое-кто вкусит её плоть и кровь. Проглотит её, и едва стечёт мерзкая жидкость в его глотку, он прикончит жалкое создание. Даже небо оставило её, а если она не нужна порядку, то кто вообще скорбеть о ней станет? И рассыпется пеплом создание рождённое для позорной богини.

— Твоей предшественнице должно быть за тебя стыдно. Ты не заслуживаешь даже того чтобы стоять на её месте, что уж говорить о титуле, — и губы его искривятся в кровожадной улыбке, потянутся руки к рукоятке меча, но он тут же одёрнет себя, пока ещё нельзя. — Но ты не переживай, совсем скоро твои страдания прекратятся.

Он уходит, не слыша задушенных всхлипов. Ему уже наплевать, нет никакой ценности жизни этого создания. Пусть доживает свои дни здесь, в месте своего заключения с самого первого дня, когда её глаза раскрылись.

* * *

Прикосновения бога ласковы, но тверды. Кэйа чувствует это, когда тот опускает их ему на плечи, осторожными круговыми движениями разминая те. И капитан прикрывает глаза, чуть голову назад откидывая, глаза от удовольствия прищуривая. Попытки бога закрасться в сердце его, приходится оценивать по достоинству, и бьётся в голове отчаянная мысль о том, что он всё-таки сдастся окончательно. Алый король прикладывает неимоверное количество усилий, пытаясь во льду, сковавшем его сердце, отыскать трещину или самостоятельно растопить его. И как бы Альбериху не хотелось, оно оттаивает, нехотя подпуская поближе. И уже не кажутся такими противными поцелуи, спокойнее даются объятия в постели, и утихает беспокойное сердце, лишь задней мыслью ругая его за слабость. Оно во всей красе напоминает о себе, когда он остаётся наедине с самим собой, и тогда он калачиком сворачивается на постели, позволяя себе жалкие слёзы, позволяя мыслям о том, насколько он отвратителен сжать глотку и погрузиться в липкий кошмар из которого вытаскивает лишь выспавшийся организм или же осторожные касания короля пустыни. В эти моменты он отчаянно за руки его хватается, прижимается к ним лбом и тихо-тихо благодарит за освобождение от нитей кошмара. И всё встаёт на свои места, не поднимает он на бога заплаканных глаз, прячет лицо своё в плече, подушечками пальцев в предплечья впиваясь. И как же гадко осознавать, что он так позорно сдаётся, неумело и болезненно препарируя своё сердце, едва ползя на коленях, неуверенно, впиваясь потерянным взглядом в бога, дрожащими от страха руками, протягивает ему своё сердце истерзанное, из которого он не решается выкинуть Альбедо полностью, ведь…

Он наивно позволяет мысли о том, что Альбедо преодолеет пески, вырвет его из их объятий и уведёт домой, к привычному ветру и зелени, остаться. Она теплится где-то на самом дне, собственноручно истерзанного сердца, в самой глубине прогнившей души, в самых отчаянных и сокровенных мечтах, от которых он не готов избавиться. И пусть реальность так и кричит, что творение алхимии не одолеет его воли, хочется верить в то, что его не ждёт вечное существование здесь.

Но руки божества осторожно и ласково гладят его по спине, прогоняя прочь мысли об алхимике и доме. И ладони его, такие огромные в сравнении с Альбедо, действуют так успокаивающе, позволяя почувствовать пустоту в голове. И ничего не остаётся кроме того как покрепче ухватиться за руки бывшего учёного, закрыть глаза и беспорядочно шептать о тварях из сна.

Однажды они придут за ним, придут, чтобы вырвать ему сердце и никакое бессмертие ему не поможет. Наоборот, сделает ещё хуже, он превратится в бесчувственную куклу и всё напрасным окажется. И смерть уже окажется таким желанным событием… Кэйа знает, сердце своё нельзя оставлять открытым, орден бездны быстро почувствует его, и явится на сочащуюся тьму, а ему не хочется, не хочется чтобы они вообще вспоминали об этом. И отрываясь от крепкого плеча, беспокойно в глаза разноцветные заглядывая, шепчет:

— Я не хочу чтобы они приходили. Закрой моё сердце, чтобы они никогда не пришли… — И взгляд его напуганный, ослабевает хватка и ладони к локтям скатываются, бог не услышит его, без сомнений отдаст на растерзание, если посчитает нужным, незачем им грешников слышать, Кэйа знает, небо глухо к нему, а глаз бога — насмешка, испытание, слишком высокой ценой ему достался артефакт, что сейчас бесполезен.

И пусть божество его не услышит, пусть засмеётся, шепча о его ничтожности, пусть делает всё что захочет, оно уступит однажды, как уступил он,