Куриный бульон для души. 101 история для мам. О радости, вдохновении и счастье материнства - Марк Виктор Хансен

Я была беспокойной девятилетней девочкой, и конечно же, мне казалось, что дом с минуты на минуту сдует с места. Папы не было дома – он искал работу на севере, – и я чувствовала себя ужасно уязвимой. Но тут мама тихо и мирно уселась чинить одежду, чтобы «проходить в ней еще одну зиму».

– Мамочка, тебе нужна новая одежда, – сказала я, чтобы завязать разговор. В такую ночь мне нужно было услышать спокойный голос другого человека.

Она обняла меня:

– Тебе одежда нужнее, ведь ты ходишь в школу.

– Но у тебя нет даже зимнего пальто.

– Господь обещал удовлетворить наши нужды. Он сдержит обещание, только не по нашему требованию, а когда придет время. Все будет хорошо.

Я завидовала ее упрямой, непоколебимой вере. Особенно в такие ночи. Штормовой порыв взвыл в дымоходе и раскидал угли в очаге.

– Можно нам сегодня запереть двери? – спросила я.

Мама улыбнулась, взяла в руки черную каминную лопатку и расправила золу на тлеющих углях.

– Эдит, от этой бури нельзя спрятаться. И ты знаешь, что мы не запираемся, как и наши соседи. Особенно в такие ночи, когда кому-то может понадобиться крыша над головой.

Она взяла со стола лампу и пошла в свою комнату. Я отправилась за ней, путаясь под ногами.

Уложив меня в постель, она еще не успела снять свой безумный лоскутный халат, как внезапный порыв ветра хлопнул входной дверью, принес запах дождя и с грохотом раскидал вещи в гостиной.

– По-моему, это был не только ветер с громом.

Мама схватила лампу и снова пошла в гостиную. Я боялась идти с ней. Но еще сильнее я боялась остаться одна.

Вначале мы увидели только разбросанное содержимое маминой корзинки для рукоделия. Потом наши глаза заметили грязные следы на голом сосновом полу, тянувшиеся от двери до кожаного кресла у камина.

Скрючившись, в кресле сидел растрепанный и промокший до нитки мужчина, коренастый, одетый в темный, заляпанный грязью костюм. У него изо рта гадко пахло. В левой руке он все еще держал помятую банку.

– Мама, это мистер Холл!

Мама лишь кивнула, выкапывая угли из золы в камине и стряхивая разлетевшуюся золу. Она отнесла угли в дровяную печь на кухне и накрыла их большой охапкой сосновой растопки, которую мы собрали с утра.

– Я сварю кофе. А ты разведи огонь, – велела она, – чтобы наш гость согрелся и обсох.

– Но мама, он же пьяный!

– Да, и он, должно быть, так напился, что принял наш дом за свой.

– Но до его дома идти четверть мили.

– Юная леди, мистер Холл не пьяница. Я не знаю, что с ним сегодня стряслось. Но он – хороший человек.

Я знала, что мистер Холл по понедельникам на попутке добирался до своей швейной лавки в Литтл-Рок, где подолгу трудился всю неделю. Днем по субботам он устало тащился домой, опираясь на свою трость.

Будто прочитав мои мысли, мама шепнула:

– Наверное, ему иногда бывает очень одиноко.

Я стояла в дверях кухни, когда меня потрясла случайная мысль.

– Ой, мама, а что же скажут люди, когда узнают, что мистер Холл напился?

– Люди об этом не должны узнать. Поняла?

– Да, мама.

Шторм бушевал, а мама принесла мистеру Холлу кружку дымящегося черного кофе. Она приподняла его голову, уговаривая выпить все содержимое по глоточку за раз. Когда кружка почти опустела, он смог приоткрыть глаза и узнать нас.

– Миз Ан-вуд.

– Да, мистер Холл. Все будет хорошо.

Когда мама отнесла кружку обратно на кухню, мистер Холл оперся на трость, сложил лоскутное покрывало на кресло и нетвердой походкой вышел навстречу затихающему шторму. Мы глядели, как он неуверенно идет к нашим воротам, а остатки молний подсвечивают ему дорогу.

– Похоже, дальше наш гость сможет справиться сам.

– Мама, а почему ты зовешь его гостем? – спросила я. – Он же просто сосед. Мы его не приглашали к себе домой.

– Гость – это любой человек, который пришел к нам с миром. Ты помнишь, кого зовут соседом в притче о добром самаритянине?

– Человека, который помог незнакомцу.

– Видишь, а раз мистер Холл стал нашим гостем, пускай и случайно, мы смогли стать его соседями.

Несколько недель спустя мы пришли домой из церкви и обнаружили на столе коричневый бумажный пакет с подписью: «Для миссис Андервуд».

– Наверное, это те выкройки, которые миссис Чайлз пообещала отложить мне. У ее дочери размер как у тебя. Можешь открыть, если хочешь, – сказала мама и ушла переодеваться.

Я потянулась к шуршащему пакету.

– Мама, нет! – крикнула я. – Это пальто для тебя, очень красивое!

Мама вернулась, чтобы посмотреть на наряд, который я держала в руках. Она с осторожностью продела в рукава вначале правую, потом левую руку. Тогда я еще не знала, что такое добрососедские отношения. Я знала только, что, когда мама примерила то зимнее пальто, оно село на нее как влитое.

Прошло семь лет с тех пор, как умер мой сын, Райан Уайт. У Райана была гемофилия, он принимал препарат крови, повышающий ее свертываемость, и заразился ВИЧ. Когда это произошло, о СПИДе еще ничего толком не знали. Ему поставили этот диагноз в тринадцать лет. Врачи сказали, что, если нам повезет, он проживет еще шесть месяцев.

Райан прожил шесть лет, и все узнали его как «парня, который стал олицетворением СПИДа и рассказал всей стране об этой болезни». Так о моем сыне высказался президент Клинтон, повторно подписывая «Чрезвычайный закон о помощи больным ВИЧ/СПИДом имени Райана Уайта». Этот закон обеспечивает сотни тысяч людей с ВИЧ, живущих в Америке, медицинскими услугами, лекарствами, уходом на дому и амбулаторным лечением. Я уверена, Райан был бы счастлив, знай он, что его жизнь и смерть смогли помочь стольким людям.

Известие о смертельной болезни Райана совершенно раздавило меня. Я одна воспитывала двоих детей. Они были смыслом моей жизни – и теперь мой сын, мой первенец, должен был умереть. Я сомневалась, что смогу это пережить. И вдобавок к этому кошмару нам пришлось бороться с безразличием, страхом и ненавистью, которые окружали СПИД в те времена. Райан хотел снова ходить в школу, но его не пускали обратно. Родители боялись, что их дети заразятся ВИЧ, находясь с Райаном в одном классе. Мы боролись за то, чтобы ему разрешили учиться, и победили, но враждебное отношение и давление общественности пагубно сказались на нашей семье. Мы решили переехать в другой город.