Языческий алтарь - Жан-Пьер Милованофф

– Лиз! Где ты? – закричал он во сне.

– Здесь, – откликнулась закутанная в серое женщина, стоящая под портиком.

– Помоги мне. Я боюсь.

– Боязнь, малыш, – слово женского рода. На латыни это будет pavor, в винительном падеже – pavorem.

– Спасите!

Лиз, окрещенная Луизой, как я уже говорил, отходила все дальше, и ребенок в страхе убеждался, что ее сгорбленная фигура превращается на глазах в стопку букв, из которых сложено ее имя:

Внезапно он проснулся. В келье было сыро. За окном грохотал гром, в стекло бил ливень. Какое наслаждение знать, что молния и дождь настоящие, что мир не сводится к чистой каллиграфии. Какое счастье иметь тело, пусть трясущееся под простынями, чувствовать, как жизнь пронзает это тело, порождает трепетание, неподвластное рассудку и ниспосланное из дальнего далека. Когда он вспоминает свой кошмар, ему кажется, что старуха Лиз, неграмотная крестьянка, в чем-то его упрекала. С помощью сна она давала ему понять, что недовольна им за то, что он пренебрег хрупким, всегда незаслуженным даром, ниспосланным ему в такой короткий срок.

И тогда его сердце возмутилось. В свои не то пятнадцать, не то шестнадцать лет он понял, что оставил позади больше, чем просто птиц и деревья, водопады и скалы, цветущий кустарник и петляющую реку. Он утратил способность быть силой, питающейся силой других, проклевывающейся почкой среди других почек. Возможность быть началом всего сущего. Более, чем другие, он был наделен природным даром услышать первые слова наречия, существующего для него одного, но пренебрег этим. Гордыня или тщеславие заставили его поверить, что он может завладеть миром. Ну и безумие! Что осталось у него теперь, после стольких лет ученичества, стольких мучений, стольких бдений? Ничего, кроме перечней слов и умения измерить величину понесенной потери.

Он вспоминает летние вечера на террасе, когда Элиана никак не приносила лампу и над горами загорались, как пастушьи костры, первые звезды. Ему казалось, что он снова слышит в коридоре осторожные шаги Бьенвеню, подкрадывавшегося на цыпочках, чтобы проверить, крепко ли уснул ребенок, а он, найденыш, именуемый Маленьким Жаном, специально сжимает веки и замирает, полагая, что провел добряка-опекуна, который делает вид, что не замечает его уловок. Вспоминает, как пробуждался в Высоком доме, как наведывался после занятий в лес, как часами притворялся, что заблудился; и понимает, что теперь заблудился по-настоящему.

Внезапно он захлебывается рыданием. Открыв окно, выходящее в залитый дождем дворик, он рыдает без удержу, задрав лицо к ночному небу, пока рыдания не утихают сами собой. Тогда он обретает легкость и силу. Как только пик кризиса остался позади, он осознал, что страдал не напрасно, что с ним произошла перемена. Но какая? Его взгляд упирается в лужи, скользит по колоннам, ища утешения или поддержки. Он снова думает об агонии старенькой Лиз, которую от него скрыл приемный отец, но в конце концов разболтала Элиана. Спрашивает себя, по какую сторону гор она умерла и почему пожелала расстаться с жизнью в своем родном краю. А потом он сжигает в эмалированном умывальном тазике свою тетрадь-словарь и ложится спать.

Среди привилегий, пожалованных Жану-Мари наставниками, самой ценной и завидной было разрешение наведываться в городскую библиотеку, когда ему захочется, не испрашивая особого дозволения. Путь туда был недолог. Спускаешься по узкой улочке вдоль монастырского дворика, минуешь перекресток с омнибусами и шагаешь по усаженной вязами улице, на которой в это время почти всегда пусто. Именно на ней в самый безобидный денек просунул в пространство между двумя стволами свою хитрую морду случай, жадная тварь, представлять которую уже необязательно. Тварь втянула воздух, сорвала несколько листочков, тряхнула подолом платья и обернулась молодой женщиной.

В тот момент Эфраим, занятый неведомыми мне мыслями, ничего не заметил. То есть ничего сверхъестественного еще не произошло. Однако стоило ему отвлечься от зрелища ржавых крыш и белья на веревках, как его оторвало от размышлений ощущение неестественности происходящего. Так камешек, с силой бьющий по ветровому стеклу, заставляет вздрогнуть задремавшего было водителя.

«Уж не с Элианой ли я столкнулся?» – пронеслось в голове.

Ну да, Элиана! Это имя само по себе пришло ему на ум. Я ничего не сочиняю. Ведь до сих пор никто не взволновал его сильнее, чем служанка, чьи голые плечи он увидел однажды при свете луны, поэтому он не мог себе представить, что причиной его смятения способен стать кто-то еще.

«Наверняка она меня узнала, – думал он. – Ведь она улыбнулась. Но почему она со мной не поздоровалась? И что она здесь делает? Почему покинула горы?»

Он заторопился обратно, чтобы разобраться.

И ошибка мигом бросилась ему в глаза. Ему улыбнулась вовсе не Элиана, не скромница Элиана с волосами, как липовый цвет, с повадками дикой кошки, а незнакомка с подведенными черными глазами и красным ртом, как будто сказавшая ему на райском наречии, что они уже много раз встречались и снова друг друга теряли, вот только где, когда, при каких обстоятельствах – это предстояло установить.

Он остановился перед молодой женщиной и уставился на нее молча, с отчаянно бьющимся сердцем. Она не смутилась от разглядывания, но ее сговорчивая улыбка, гримаса, никогда не сходящая с уст, стала сползать миллиметр за миллиметром, словно за резинку, удерживавшую на ее лице маску, медленно потянули ледяным пинцетом.

– Только не ты, – произнесла она хрипло.

– Кто вы?

– Ты слишком молод. Уходи! Слишком молод! Вот что сказала, почти прокричала та женщина. Жан-Мари хотел было возразить, что вовсе он не молод, ему ведь уже целых шестнадцать лет, но прежде чем он успел приготовить свои доводы, из-за дерева вышел мужчина в шляпе, схватил молодую женщину за руку и потянул к машине.

– Что ты здесь делаешь, Бога ради? Я же тебе сказал не выходить.

– Я только хотела подышать…

– Ничего, ты у меня подышишь!

Жан-Мари бессильно наблюдал за похищением, наблюдал, как пара садится в машину. Дверца захлопнулась. Ему показалось, что незнакомка тайком помахала ему из-за стекла, но не исключено, что она просто поправила прядь волос, упавшую на щеку. Автомобиль тронулся с места, набрал скорость и исчез. Он подумал, что незнакомка права, что он еще ребенок. Потом он решил, что она ошиблась, что он способен перестать быть ребенком. И он сказал себе: я найду эту женщину. Найду, чего бы мне это ни стоило. Она не сможет от меня ускользнуть!

Назавтра настало одно из тех серых ноябрьских воскресений, которые унылый, не прекращающийся дождик лишает начала и конца, медленный, неуверенный день, похожий на разграфленный журнал, в который молчаливый писарь заносит плюющимся пером события и расходы истекшей недели: падение дерева во дворе, приобретение табуреток, столько-то истрачено на ремонт зала, покончил с собой повар, на которого никто в семинарии не жаловался…