Заложники времени - Ян Мортимер

Рождество. Я никогда больше не увижу, как озаряются радостью лица моих сыновей при виде такого обилия мяса. Я не увижу наш дом, дверь, увитую плющом, и омелу под карнизом. Я не увижу сияющей улыбки Кэтрин, когда она присматривает за нашими мальчиками.

Я посмотрел на пустошь.

– Как далеко отсюда до Скорхилла?

– Что?

– До того каменного круга на пустоши, куда мы бегали как-то с Джоном Парлебеном, Уильямом Кеной и другими жестянщиками. Далеко это отсюда?

– Миль восемь-девять… А что?

– Мне нужно туда…Чтобы спасти мою душу…

– Что?! Ты с ума сошел!

– Нет, я… Мне нужно туда.

Уильяма снова вырвало.

– У тебя есть кошель того ребенка. Пожертвуй деньги церкви, и священники будут молиться за тебя.

– Это не мои деньги, чтобы жертвовать их. Ведь бедный ребенок погиб в огне.

– Зачем тебе в Скорхилл?

– Прошлой ночью я слышал голос… На соборе…

– Голос?

– Да.

– Ты сошел с ума.

– Может быть. Но голос велел мне идти в Скорхилл, чтобы спасти свою душу. Было бы безумием притворяться, что я этого не слышал. Подумай: Иисус ушел в пустыню, которая наверняка была такой же, как наша пустошь. Отцы Церкви тоже уходили в пустыню – они строили там первые монастыри. В пророчествах Исайи говорилось о том, что посланец Господа был голосом, вещающим в пустыне. А Иоанн Креститель крестил кающихся не в церкви, но в пустыне, в чистых водах Творения. Пустыня – это истинное творение Господа, чистое и незамутненное.

Уильям опустил глаза.

– Ты был счастливым человеком при жизни. Я все отдал бы, чтобы иметь такую жену, как Кэтрин. Но сейчас мы одинаковы – нас рвет, мы плюемся, нас трясет… А ты еще и последний ум потерял…

– Как человек может потерять свой ум? Если это его ум, он не может его потерять.

– Бред сивой кобылы! Тебе кажется, что крики в пустыни – это признак здравого рассудка? Нет, братец. Это означает лишь то, что никому твои стенания не нужны.

Я посмотрел на небо, затянутое тяжелыми тучами.

– Я пойду туда.

– Ради всего святого, Джон, зачем?

– Тот голос знал обо мне, о нашем детстве такое, что известно только мне. Он знал все про тот день, когда я сказал священнику, что наша мать поет лучше его. Он знал, что произошло со мной вчера. Если я доберусь до Скорхилла, может быть, он заговорит со мной снова…

– И чей же это был голос? Ангела?

– Не знаю. Голос был похож на мой. Но откуда нам знать, каков на самом деле голос с неба?

– Вряд ли голос с неба был бы похож на твой. Ты уверен, что с тобой говорил не дьявол?

– А как я мог понять разницу? У голоса не было рогов и копыт…

Лица наши застыли от ледяного ветра. Я отвернулся, и меня снова вырвало. В желудке ничего не осталось, только желчь. Я видел, как темная слизь тянется к земле с моих губ. Вчера я говорил, что мы останемся братьями до конца времен, наивно полагая, что время – наша вотчина. Но сейчас мы уже умирали.

– Может быть, до Скорхилла всего семь миль, – неожиданно сказал Уильям.

– Ты пойдешь со мной?

Он пожал плечами.

– Ты не считаешь это безумием?

– Не дури, Джон. Конечно, это безумие – слушаться воображаемого голоса. Но еще большим безумием будет отпустить тебя одного. Или вернуться к твоим жене и детям. Ты не можешь вернуться домой.

Я посмотрел на Уильяма. Он был прав. Кто сообщит о моей кончине Кэтрин? Уильям тоже болен. И рядом с нами никого нет.

Мир неожиданно опустел…

Зима пришла в третий раз…

Путь к Скорхиллу стал тяжким испытанием. Нас мучила боль, все расплывалось перед глазами. Чувства изменяли нам, а ноги слабели. Мы могли думать только о том, что мы умираем. Эта мысль мучила нас сильнее физической боли. Она, словно острый нож, терзала нашу плоть. Уильям больше не был торговцем шерстью. Никогда больше он не поедет на ярмарку в повозке, набитой шерстью. Никого он не хлопнет по спине и ни с кем не выпьет доброго эля. Никогда ему не перекинуться парой шуточек с людьми, собравшимися на рыночной площади. То, что я был резчиком, теперь не имело никакого значения. Это лишь напоминало о чем-то, что было когда-то…

В Истон-Кросс я посмотрел на вершину холма. Где-то вдали лежал Крэнбрук. Детьми мы с братьями часто гуляли здесь в лесу. Мы вырезали себе палки и атаковали или защищали укрепления старой крепости. В тот день, когда сотник объявил нам с Уильямом, что мы отправимся воевать во Францию, мы отправились сюда, чтобы найти крепкие палки, которые помогут нам в пути. Тогда я думал, что это очень благородно – сражаться за короля Эдуарда и за Англию: ведь я же буду сражаться за эти леса и холмы, за свою родину. Но кто сейчас мой враг? С кем я буду бороться?

Враг живет внутри меня, в моей собственной крови…

Я опустил суму на камень, дрожа и обливаясь потом. Я медленно снял плащ, тунику и пояс. Оставшись в одной рубашке, я достал нож.

– Что ты делаешь? – воскликнул Уильям.

– Кровопускание…

Я закатал левый рукав, поднял руку и почувствовал запах застарелого пота. Запах был отвратителен. Но под мышкой я не увидел того же огромного черного нарыва, как на шее мертвеца в Хонитоне. Мой нарыв был желтоватым, его окружали черные пятна и налитые кровью припухлости – словно на мне вырос чудовищный гриб. Я ненавидел его, но не решался срезать. Это лишь симптом… Я закатал правый рукав и, держа нож в левой руке, нацелился на внутреннюю сторону предплечья. Место найти было несложно: когда-то мне уже пускали кровь. Боль была острой и леденящей, но она казалась здоровой. Из меня вытекала не кровь, но болезнь. Я поразил врага в самое сердце. Мне сразу стало легче. Спустив кровь, я поднял руку и закрутил рукав, чтобы остановить кровотечение. В изнеможении я откинулся на камень.

– Тебе следовало стать хирургом, – сказал Уильям.

– Резать камень проще…

Я поднялся. Голова у меня закружилась, и меня снова вырвало, но желудок был совершенно пуст. Я поднял свою тунику и неуклюже принялся натягивать ее через голову. После нескольких попыток мне это удалось. Я застегнул пояс и накинул плащ – он показался мне очень тяжелым.

– Надо идти, – сказал я, поднимаясь на ноги и глядя в темнеющее небо.

– Пусти кровь и мне тоже, – приказал Уильям.

Какое-то время мы молчали. Тишину нарушало только вечернее пение птиц. Я видел кровавые пятна на шее и щеках Уильяма, не закрытых бородой. Я покачал головой.

– Я никогда не пускал никому кровь. Только себе. Я знаю, где это можно сделать…

– Джон, то, что случилось вчера, уже случилось. Время вспять не обратить. Но я все же верю в тебя. Тебя ведет Бог. Сделай же для меня то же, что сделал для себя.