По волчьим следам - Диана Чайковская

всех сторон. Маржана всматривалась вдаль, пытаясь увидеть мать или сестёр. Но их не было, как не было всей Горобовки. Пришлось идти наугад. За ней следовала волчья тень. Маржана не боялась. Что-то подсказывало ей: в этом лесу не будет плохо, никто не обидит её, не обманет, не обратит в зверя, вывернув кости. Лес… обещал ей покой.

За его пределами текла огонь-река. Удастся ли Маржане перейти её? Вряд ли. Лучше уйти поглубже в чащу и затеряться. Волку эта задумка тоже нравилась. Маржана побрела подальше, туда, где не услышать журчащего потока.

Но внезапно огонь-река вышла из берегов и захватила всё. Зверь глухо зарычал, его шерсть вздыбилась. А вода запела:

Ясным Хорсом заклинаю,Силу в кровь твою вливаю,Стань собой, красна девица,Прогони же огневицу.

Маржана открыла глаза и первым делом взглянула на руки. Белые, человеческие. Запах трав ударил в нос. Она не сдержалась – чихнула. И только потом поняла, что не чувствует ни лихорадки, ни боли – всё прошло, остался лишь комок волчьей шерсти в кулаке. Закрепить бы чем-нибудь да повесить на шею…

Маржана усмехнулась: она всё же выжила. Ворожба ведуньи вырвала её из лап огневихи. Надо бы отблагодарить старуху, а то нехорошо выходит.

– Сиди уж, – послышалось ворчанье. – И так всю ночь промучалась. Я уж думала – всё, придётся погребальный костёр сооружать, а ты вдруг на поправку пошла.

Ведунья прошла из сеней к столу и принялась замешивать тесто, добавляя в миску побольше муки. Солнечные лучи освещали горницу, и при них всё казалось Маржане удивительным сном – ни дать, ни взять рассказ кощунника[14]! Где это было видано, чтобы ведунья сама выпекала хлеб, да ещё при посторонних! Чуры такого не простили бы.

Когда мать месила тесто, то всех выгоняла прочь, чтобы ни одна душа не нарушала священного обряда, а затем в полном молчании разбавляла муку водой, иногда – молоком, и отправляла в печь. А эта словно никого не боялась – разбавляла тесто пшеничными семенами и зёрнышками полыни, нашёптывала что-то и не обращала внимания на Маржану.

Что бы сказала мать, узнав о волчьей шкуре? Одно дело – князья, другое – деревенская девка. Нет, ей бы этого не простили. Маржана прикусила нижнюю губу и поднялась на ноги. Захотелось спросить, чем она может помочь, но пришлось прикусить язык – нельзя ведь болтать под руку, особенно когда тесто не в печи.

– Уже очнулась? – у двери показался Томаш.

Маржана тяжело вздохнула и взглянула на ведунью – та не повела и бровью.

– Нам пора уходить, – продолжил волколак. – Я чую охотника, он совсем рядом.

Она поморщилась, но кивнула. Томаш наверняка захочет побежать зверем: оно и быстрее, и надёжнее. Вот только Маржана до дрожи боялась обращаться. Нет уж, лучше походит на своих двоих, а потом как-нибудь поменяет обличье, если станет совсем тяжко.

– Куда пойдём? – она уставилась на Томаша.

– В Хортец, – сказал как отрезал. – У тамошнего посадника[15] передо мной должок.

Маржана не была уверена, можно ли говорить о таких вещах при посторонних, но Томаша это, видимо, не волновало. Она пожала плечами, мол, в Хортец так в Хортец. Всё равно домой уже не вернётся – ни мать, ни соседи не примут.

Ведунья отставила миску с тестом подальше, вытерла руки и проводила их. С Маржаной она обошлась удивительно ласково – то и дело норовила схватить за руку или погладить голову и поохать, что на той нет повоя[16], а вот на Томаша глядела – смешно сказать – волком. Видимо, не нравились ей молодцы. Или этот – не нравился.

К обеду они вышли за ворота. Маржана доела пирог с земляникой и, сжав в руках котомку, пошла вперёд.

– Ох, горе горькое! – закатил глаза Томаш. – Куда ты на двух ногах уйдёшь?

Она замялась. Меньше всего Маржане хотелось признаваться в жутком страхе, особенно ему.

– Я не хочу обращаться, – холодно произнесла она. – Дойду как-нибудь, а если повезёт, то доеду на телеге.

– Глупище! – рыкнул Томаш. – Ты и себя, и меня подставляешь под удар. Или думаешь, что охотник тебя не учует?

Он был брав. Убежать от сильного чародея можно только на четырёх лапах. Пришлось приготовиться к худшему. Маржана с тяжёлым сердцем оставила котомку у ближайшей ели, скинула рубаху и, сжав в кулаке клочок шерсти, больно ударилась о землю. Всё тело скрутило с болью. Взвыв от боли, Маржана приземлилась на четыре лапы и забилась под дерево от страха.

Её пугало всё: отросший мех, мягкие лапы и внезапно оживший лес. Он пел, шипел, звенел и шелестел так, что можно было оглохнуть. Маржана слышала, как в кусты неподалёку юркнул заяц, как колючие кроны рассказывали друг другу сплетни, как разливался ручей. Она была частью этого царства, а оно врастало в её сердце всё сильнее, заставляя желать добычи и бега по непроглядной чаще – там, где не ступала нога человека.

– Глу-пищ-ще! – тут же нашёлся Томаш. – Котомку в зубы – и побежали. Налюбуешься ещё!

Вспомнив об охотнике-чародее, Маржана испуганно зашевелила ушами и последовала его совету. Перекинувшийся Томаш помчался вперёд, указывая путь.

3.

Чонгар вышел на крыльцо. Он снова чуял волчонка. Тот бродил совсем рядом – то ли в соседней деревне, то ли чуть дальше. Неждана провожала его удивительно ласково. Это заставило Чонгара поторопиться. Нет, женщина была хороша собой, вот только он не собирался жениться, да и вообще не был уверен, что выживет.

После смерти Агнеша вся человечность надломилась в его душе. Семья, дети, дом с большой горницей – всё это казалось Чонгару таким неважным и мелким, что становилось тошно. Он не мог спокойно смотреть, как хлопочут бабы и играют дети – хотелось и плакать, и зло смеяться, и радоваться, что люди не знают настоящего горя.

Вряд ли кто-то в Горобовке видел, как падают искалеченные витязи один за другим, как бурлит кровавый хмель, а на поля слетаются вороны и жадно впиваются в тела. Чонгар не понимал: неужели великий князь Кажимер не мог договориться мирно? Разве сотни жизней стоили гордости и нежелания поступиться?

Нет, не только за Агнеша Чонгар мстит – за всех них. Он, охотник, жаждал, чтобы душа Кажимера Добролесского переломилась пополам, чтобы великий князь понял, насколько слаб всякий человек, и никакая колдовская кровь не спасёт его от этого. Вот что Чонгар хотел донести. Жаль, словами не удастся – в столичном тереме не станут слушать простого чародея, а если и выслушают, то после махнут рукой. Такое надо прочувствовать собственной кожей – и только тогда понятно станет.

Чонгар запрыгнул в седло. Взгляд Нежданы больно врезался в спину. Тяжело не обернуться, но пришлось. Он не мог поступить с женщиной так жестоко, нет –