Укрощение красного коня - Юлия Яковлева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И чуть не подпрыгнул.
Потому что на стуле подпрыгнула женщина. Она, очевидно, спала, положив голову на руки, а руки на стол.
— Гражданка, вы кто?
— Я это… Мне Прасковья Ильинишна велели дождаться… показаться… я сейчас к себе в угол пойду. Я только показаться… Как велено…
Глаза у Зайцева слипались. Может, он уже спит? Женщина нервно одернула на плечах косынку, дернула вниз полы старенькой кофточки, потом щепотью поправила подол выцветшей юбки. Она была похожа на ту, утреннюю. И не похожа. Просто тоже тощая, сообразил Зайцев, привычный к мгновенным описаниям внешности, молниеносному оттиску особых примет. За дверью кто‑то кашлянул — для вида.
— А я как увидела, ты свет запалил, так и кинулась, — шепотом сообщила Паша, просунув голову. — Ну, думаю, значит, вернулся. А ты иди. В угол свой. Иди, — отпустила она тощую женщину.
— Паша, это кто? — шепотом спросил Зайцев, чувствуя некоторую дурноту — то ли от поганого пива, выпитого в компании Кольцова, то ли от усталости, то ли оттого, что сегодня толком не ел. А больше всего оттого, что утренний бред с нанятой ему кухаркой этим вопросом как бы замкнулся в рифму. Весь день был бредовым.
— У меня уже есть кухарка, — все‑таки заметил он. Зайцев ценил абсурд.
— А это… Она это, того, — на миг замешалась Паша, но нашлась: — Она нянька.
Сон слетел с Зайцева.
— Паша, ты что, офонарела? Какая еще нянька?
— Жить она у меня в углу будет. А плати ей копейки, она и рада, чего? Сущие копейки.
— Ты наняла мне кухарку. А теперь — няньку?!
Зайцев почувствовал, что даже для любителя абсурда это чересчур.
— Паша, что происходит? — совершенно серьезно спросил он.
И увидел в глазах Паши что‑то новое.
— Я не знаю, — просто ответила она. И добавила раздельно, с ужасом — или так только показалось ему после всех событий дня: — Я не знаю.
Зайцев махнул рукой. Завтра, все завтра. При свете дня и разума. В ответ ему махнула закрывающаяся дверь. Стащил пиджак. Соскользнули на пол брюки. Он не помнил, успел ли выпростать из сорочки руки, — повалился на бок и уснул.
Нагреть воду для чая или кофе — да и просто кипяток годился бы — он все равно не успевал. Зайцев пустил струю тише, попил из‑под крана. Вода отдавала типичным ленинградским привкусом. Не важно, лишь бы не бурчало в желудке, пока доберется до столовки.
Выкатился из ванной, роняя капли. Очередь из соседей ответила недовольными взглядами. Хмурых, неразговорчивых по утру лиц прибавилось.
— В обход влезать — красиво? — подал голос кто‑то, но больше для порядка.
— Спешу, граждане дорогие соседи, прошу извинений. Служба.
В ответном бурчании расслышал только «знаем» и «утро». Предположительно доброе.
Вытираясь на ходу, Зайцев быстро прошел по коридору. Выпитая вода не помогла, есть все равно хотелось. Решил, что хлеб прихватит из комода. Сунет в карман, по дороге разберется. Оставалось только натянуть пиджак. Распахивая дверь, он сорвал с шеи полотенце. И очумело уставился. На стуле — выпрямившись, чтобы не касаться висевшего на спинке пиджака, — сидела одна из вчерашних незнакомок.
Она не охнула, не вскрикнула, не встала. Только смотрела круглыми глазами на худом лице. Волосы в узел. Большие руки лежали на коленях, покрытых ситцевой юбкой. На плечах косынка.
— Гражданка, вам чего?
Но неизвестная гражданка не издала ни звука. Только взгляд ее стал еще более круглым, птичьим.
— А, воротился. А я думала, на службу уже убег, — сунулась позади него в дверь Паша.
По ее тону ясно было, что застал их Зайцев врасплох.
— Я проспал.
— Матрена, ну чего сидишь? На курорт приехала, что ль?
Женщина вскочила, явно не зная, куда себя девать, пролепетала: «Доброго утра», — и выкатилась вон.
— Помети здесь для начала! — крикнула ей в спину Паша. — Деревня, — с оттенком превосходства вздохнула она, — что с ней взять. Спинджак вон те уже почистила, — смягчилась она. — Она вообще чистая, аккуратная, не дура. Деревня только. Но насобачится.
Зайцев взял не понятно с какого перепуга вычищенный неизвестной Матреной спинджак.
— Паша, это кто?
— Матрена.
— Не крути давай. Что это за женщины сюда ходят?
— Они не ходят, — уклончиво ответила Паша.
— Паша?
— Я думала: ты на службу уже убег. Ты ж опаздываешь поди. А стоишь — лясы точишь.
— Паша!
— Да и я опаздываю! Некогда мне! Ты милиция, тебе ничего не будет. А меня со службы выкинут. Ай, молодец!
— Ну?
— Нянька — которая Матрена. А вторая — кухарка, — спокойно объяснила Паша. Зайцева опять охватило ощущение легкого бреда. Он попытался соорудить некое подобие логической заслонки:
— Родственницы твои?
Паша отводила глаза.
— Не. Но ты это, ничего… Они честные. Спать обе у меня будут, угол отгорожу, — поспешила она успокоить. — Да ты не того! Они дешево берут.
Зайцев почувствовал, что у него начало покалывать в виске. Мысли его сейчас были совсем далеко. С таким же успехом Паша могла говорить о жирафах, рифмах раннего Пушкина и открытии атома.
Выяснять времени все равно не было.
— Паша, мне не нужна кухарка. И нянька тем более.
Но Паша не отставала, топала за ним, гудя:
— Она горняшкой может!
— Не нужна!
— Денег жалко? — прищурилась Паша, изобразив презрение.
— Паша, ты сама слышишь, что несешь? У меня нет еды, чтобы готовить. У меня нет…
— Они аккуратные! — крикнула Паша ему вслед и, видя, что ее все равно никто, кроме любопытных соседей, слушать сейчас не станет, пробормотала сама себе: — На вид. Хоть и деревня.
Зайцев махнул рукой. Вечером выставит этих баб, кем бы они ни были. Выбежал из квартиры.
И только уже на набережной вспомнил, что забыл захватить с собой кусок хлеба.
* * *
В трамвае их притиснули друг к другу. Оба сидели как‑то слишком прямо, глядя перед собой. Крачкин, со своим всегдашним саквояжем на коленях, вздергивал брови на висках, как бы говоря: «Н‑да, в такой вот компании еду».
Компания была представлена юношей в круглых очках, он сидел впритык к Крачкину. Над очками торчал мальчишеский хохолок, придававший хозяину отдаленное сходство с знаменитым композитором Шостаковичем. На коленях юноша, продев пальцы под матерчатую ручку, придерживал ящик, выкрашенный защитного цвета краской.