Час отплытия - Мануэл Феррейра

похлебку с жадностью, торопливо. Слышны были стук ложек о дно эмалированных мисок да шумные прихлебывания наслаждающихся горячей пищей людей. С мостика капитан Фонсека Морайс наблюдал за беженцами. Неужели эти голодные, низведенные до положения животных люди — его соотечественники и братья по крови? Когда он снова появился на палубе, уже никто не обратил на него внимания. Все были заняты только едой.

В былые времена, думал Мошиньо, когда он жил припеваючи, не ведая забот, и не без основания называл себя счастливчиком, такой кашупой кормили только свиней. А теперь и он ел ее с удовольствием. А если б капитан на десерт поднес ему стаканчик грога, то этот день стал бы для Мошиньо настоящим праздником.

Вдруг послышался чей-то негромкий плач.

— Коншинья, почему вы опять плачете? — спросил ее Мошиньо.

— От радости, ньо Мошиньо, я так давно не ела кашупы. Много дней я пила только отвар травы федагозы, — всхлипывая, говорила Коншинья.

— И все-таки осталась жива?

— Да, ньо Мошиньо, господь уберег меня. А ведь скольких он прибрал к себе, умерла вся моя семья.

Поев, Мошиньо повеселел и опять пустился в разговоры. Для полного блаженства ему все же не хватало стаканчика грога. Люди с вниманием слушали его.

— На Санту-Антане тоже свирепствовала засуха. Я сам оттуда. Выжили только те, у кого были деньги. Все годилось в пищу: корни, листья, трава. Федагозу заваривали вместо чая, на вкус она вполне подходяща. Ведь правда же, Коншинья?

— Да, сеньор.

— Многие умерли от этой ядовитой травы. На Сан-Висенти даже морну сложили о федагозе. А ну, Шико, подойди-ка сюда!

Шико Афонсо тотчас явился на зов Мошиньо.

— Ты, кажется, знаешь морну о федагозе? Спой нам, пожалуйста, эту морну о голоде, пусть все послушают. Мы теперь сыты, да и Сан-Висенти уже совсем близко. Ах, ньо Фонсека, если б мне сейчас стаканчик грога да сигаретку, тогда всякий бы увидел, как Мошиньо счастлив.

Шико Афонсо принес гитару и запел морну о федагозе, о вредной траве, проклятой отраве, от которой умирают люди.

Ты отрава, федагоза,

мою матушку убила,

старика отца сгубила…

14

— Вот и приехали, земляки! — воскликнул капитан, едва парусник приблизился к острову Птиц. Отсюда и в самом деле были уже видны огоньки Минделу. Море казалось спокойным, дул попутный ветер. Если бы не темнота, можно было бы плыть, не боясь ни подводных камней, ни рифов. Опытный капитан сумел избежать столкновения с небольшим ботом, дрейфовавшим в бухте. Бот несло течением к тому месту, куда два-три дня назад тайком было выброшено мясо, привезенное из метрополии для офицеров и солдат и оказавшееся протухшим. Голодные люди вылавливали эту предназначенную акулам тухлятину. Размечтавшиеся о том, чтобы досыта наесться мяса, рыбаки на боте чуть было не пошли ко дну, не заметив приближения парусника.

С нескрываемой радостью ждал капитан окончания рейса. Еще несколько минут — и он покинет корабль. На этот раз надолго останется на берегу. Правду сказать, такая перспектива не всегда его радовала. Он отлично чувствовал себя во время продолжительных плаваний, ему нравилось, вдыхая полной грудью запахи моря, вести парусник, его захватывало ощущение своей власти над ним. Преодолевая большие расстояния, он не раз бесстрашно боролся с такими штормами, которые внушали ужас самым отважным морякам. Разве легко привыкнуть к монотонной жизни на берегу, когда он вынужден будет распрощаться с морем? — спрашивал себя Фонсека Морайс. Еще подростком он слышал рассказы о старом капитане Марио Лемосе. По возрасту Лемосу пришлось подать в отставку, но не проходило утра, чтобы старика не охватывало властное желание ощутить пьянящий кровь воздух открытого моря. Под разными предлогами он стремился очутиться на корабле или, на худой конец, на шлюпке. Старый Лемос чувствовал себя счастливым, когда под ногами раскачивалась палуба. Капитан Лемос не мог жить без моря, и он был готов на все, только бы рассеять тоску, охватывавшую его на суше. Фонсека Морайс был уверен, что будет испытывать такую же тоску по морю.

А в момент прибытия на Сан-Висенти капитан и в самом деле почувствовал себя счастливым. Не только потому, что в Минделу его ждала жена, и не потому, что история мореплавателя Онорио Баррето, которую он писал в свободное время, значительно продвинулась и он мог показать новые отрывки из нее друзьям. Он радостно предвкушал встречи с ними в барах, в клубе «Гремио», где собиралась местная интеллигенция, прогулки по берегу моря. Он был горд, что ему удалось успешно выполнить поручение. Губернатор, посетивший Сан-Висенти, сказал Фонсеке перед отъездом:

— Капитан Морайс, у меня к вам просьба несколько необычного характера. Дело в том, что двадцать пятого числа будущего месяца в Сан-Висенти прибывает теплоход «Португалия». Нельзя допустить, чтобы голодающие с Сан-Николау сошли на берег Сан-Висенти одновременно с пассажирами «Португалии». Вы меня понимаете? Иностранцы немедленно все разнюхают и разнесут по свету слухи о наших неурядицах. Удастся ли вам хотя бы часов на двенадцать опередить теплоход?

— Сеньор губернатор, положитесь на меня, — заверил его Фонсека Морайс.

И вот «Покоритель моря» вошел в бухту на целых двадцать часов раньше теплохода «Португалия». Фонсека Морайс сдержал свое слово, с честью выполнил поручение.

— Шико! Эй, Шико! — позвал он матроса. — Спой-ка на прощанье что-нибудь нашим пассажирам. — А сам отправился за стаканчиком грога и сигаретой для Мошиньо.

И Шико запел. Он пел для голодающих с Сан-Николау, пел для капитана, пел для себя самого, пел пылко и нежно, как поют истинные креолы.

Как же горька дорога,

  дорога на Сан-Томе!

Родной остров Сан-Николау,

  тоскую я по тебе!

— Как же замечательно поет этот Шико, не правда ли, земляки? — восхищался Мошиньо, с наслаждением смакуя грог и затягиваясь сигаретой.

15

Ура! На горизонте Сан-Висенти!

Беженцы приободрились. В их глазах вновь появилась надежда. Обессиленная родами Коншинья едва могла подняться на ноги, а Сан-Висенти уже совсем рядом. Он гостеприимно открывает ей объятья, зовет: «Ну иди же, я жду тебя». Да, надо подняться и пойти, пойти вместе со всеми в ночь. Как знать, может, отыщется добрая душа, пожалеет Коншинью и позаботится о ней… Ну, собери же последние силы, женщина. Поднимись!

Сан-Висенти сиял огнями, словно в праздник, и Коншинье почудилось, будто она слышит, как барабаны выбивают праздничную дробь коладейры[10], будоража весь остров: там-там, там-там-там, кола-кола, кола-кола-коладейра! Коншинья на какой-то миг воспрянула духом. Но тут же ее вновь одолели тревожные мысли: