Клуб "Криптоамнезия" - Майкл Брейсвелл

В полной мере его болезнь проявилась прошлым летом, которое было необыкновенно жарким, как раз в то время, когда я начал встречаться с Лайзой. Тогда все его разговоры сводились почти исключительно к перечислению бед и несчастий, которые валятся на него день за днем, и приходится пить, чтобы хоть немного забыться. Он пил практически постоянно и жил в непрестанном кошмаре затяжного похмелья и пьяной мути между душной жарой и убойными дозами спиртного. Я ни разу не видел его трезвым. Он утверждал, что из-за этой дурацкой погоды его вечно мучает жажда.

В то лето ветер как будто умер. Если кто-то курил на улице, дым не рассеивался очень долго. Он зависал в неподвижном воздухе, и если ты, скажем, курил на ходу, весь твой путь был размечен этими серыми облачками. Дыхание сбивалось, во рту было сухо, и прохладительные напитки не приносили даже минутного облегчения.

Бледная белая пелена затянула все небо. На месте солнца (наверное, там было солнце) виднелось лишь несколько тусклых размазанных клякс. Небо напоминало лицо в выцветших синяках. По ночам было ничуть не прохладнее, чем днем. Простыни на постелях влюбленных размокали от тяжкой ночной духоты и делались липкими и противными, как картонные подставки для кружек в лужицах пролитого пива. Влюбленные лежали бок о бок, не в силах даже заснуть. Одеяло – хранитель интимных секретов и верное средство для разрешения любого конфликта – сброшено на пол. Обнаженные тела – атрибут вожделения, превращенного в ритуал, – теперь стали свидетельством мутной истомы, что пропитала весь город, изнывающий от небывалой жары.

В Вест-Энде воняло, как на помойке. Вентиляторы, включенные на полную мощность, нагнетали незримые напластования воздуха, пронизанного сладковатой гнильцой; эскадроны мух кружили над плохо завязанными мусорными пакетами. Большая машина ползла по Вествею со скоростью пятнадцать миль в час. Вечерние сумерки растянулись до самой полуночи.

Я не знаю, что еще можно сказать про то лето, кроме того, что весь город впал в летаргический сон. Жизнь замерла. В Лондоне не происходило вообще ничего, разве что Арчер, сидя в очередном баре в мокрой рубашке, прилипшей к телу, вдруг увидел воочию лучшие годы своей жизни. Их подали ему на увядшем пальмовом листе с сиротливым кусочком лимона сбоку. Он выпил еще стакан виски, а потом просто сидел и смотрел. Он сразу понял, что это именно лучшие годы его жизни, потому что они обошлись ему очень недешево.

– Вот оно как, – говорил он себе в тот вечер. – Вот оно как…

А в другой вечер он шел по улице в Холборне, упал и разбил голову об асфальт. В глазах потемнело. Он еще удивился, почему ничего не видно. Все стало мягким, размытым и сумрачным. Он долго стоял и озадаченно разглядывал кровь у себя на пальцах, не понимая, откуда она взялась, а потом все-таки сообразил и мысленно поздравил себя за способность соотносить следствие и причину.

– Хорошо хоть совсем не убился, – радостно заключил он.

Одной рукой прижимая платок к разбитому лбу, другой он попытался свинтить крышку с бутылки виски у себя в кармане, но споткнулся и вывалился на проезжую часть прямо под колеса курьеру на велосипеде, который закончил работу и спешил к своей девушке. Арчеру показалось, что в последний момент велосипедист распахнул объятия, словно радуясь встрече. А потом…

Парень лежал на другой стороне улицы, весь в крови и с множественными переломами; Арчер сидел на дороге и тупо разглядывал перевернутое отражение аптечной вывески в расколотом зеркальце на искореженном велосипеде. Небо над Холборном наливалось ослепительной синевой; на улице было так тихо, что, если бы где-то упала булавка, ее было бы слышно.

К началу сентября Арчер дошел до той стадии алкоголизма, когда человек от двух рюмок впадает в буйство, что проявилось со всей очевидностью на свидании с девушкой, которого он, трезвый, ждал с таким нетерпением.

Сначала все шло хорошо, но потом, уже за полночь, ближе к часу, когда они вышли из ресторана, Арчер вдруг осознал, что его остроумие иссякает и превращается в напыщенный бред и девушка уже не смеется.

Арчер будто взбесился. Распаляясь все больше и больше, он пытался шутить и пленять, уверенный, что девушка не устоит перед его напористым обаянием и ему удастся затащить ее в постель. Но девушка даже не слушала. Стоя у самого края дороги, она нервно махала рукой, пытаясь поймать такси. Все такси были свободны. Их огоньки не горели. Но водители лишь пожимали плечами и ехали дальше.

Арчер хлопал глазами и искренне не понимал, что случилось.

– Послушай! – кричал он с надрывом. – Ты чего?! Что случилось? Что я сделал не так? Мне казалось, что мы с тобой очень неплохо проводим время.

Девушка раздраженно прищелкнула языком. «Уже поздно, – сказала она. – Я устала. У меня был тяжелый день». Арчер ударил ее по лицу, даже не соображая, что делает, и подбил ей глаз.

Девушка жалобно всхлипнула и убежала, а Арчер икнул, согнулся пополам, и его шумно стошнило. Чуть дальше по улице были люди. Они окружили рыдавшую девушку и выспрашивали у нее, что случилось. Кое-кто даже пытался разглядеть в темноте ее обидчика. Держась за живот и жадно хватая ртом воздух, Арчер присел рядом с дверью какого-то подъезда: он был похож на промокший тяжелый мешок с мусором.

А через несколько дней разразилась гроза, и жара, наконец, схлынула. Город снова пришел в движение, стряхнув с себя сонное оцепенение. Девушки-продавщицы, наряжавшие манекен в большой витрине на Оксфорд-стрит, смеялись, держа булавки во рту.

В больших офисных зданиях, на всех уровнях странной корпоративной иерархии, сотрудники, еще не очень проснувшиеся с утра, сыпали порошковое молоко в свои кружки с растворимым кофе и старательно размешивали мутноватую пенку. На кружках красовались дурацкие надписи: «Ненавижу понедельники, особенно по утрам», или «Кофе способствует повышению потенции», или «В случае крайней необходимости срочно купите мне выпить».

А Арчер по дороге в «Пляж» замер на месте, огляделся по сторонам и вдруг с убийственной ясностью осознал, что он все-таки выстоял и остался в живых – пусть даже временно. Он смотрел на большой караван из вполне интересных и умеренно впечатляющих юных прелестниц, растянувшийся по улицам Лондона, и по-прежнему чувствовал себя человеком, выпавшим из жизни, – растерянным странником, который прячется у себя в баре, пытаясь как-то примирить романтическое упоение с тяжкой интоксикацией разнузданного распутства. Собственно поэтому он и продолжил устраивать свои роскошные званые вечера.

Арчер встречал гостей у бара «Короткой юбки» (Short Hemline), недавно открывшегося ресторана, где он решил провести свою вечеринку. Мы с Амелией прибыли в числе самых первых: прошли через вращающиеся двери и препоручили фруктовый салат, накрытый тонкой прозрачной пленкой, заботам предупредительного метрдотеля, который принял наше творение с подобающим уважением и без лишних вопросов. Фруктовый салат произвел впечатление на Арчера, потому что он любит, когда люди проявляют творческий подход к чему бы то ни было.