Астральная жизнь черепахи. Наброски эзотерической топографии. Книга первая - Яков Шехтер

Мило чирикая с женой, Алла, словно невзначай, окутывала Николая Александровича подрагивающей сеткой желания. Исходящей от нее энергии хватило бы закипятить чайник; сиреневые лучики повисали на руках Николая Александровича, оплетали колени, ползли вверх, будоража и грея. Тогда он еще не знал, как строить защиту и, обнаружив сиреневых змей на своем теле, убегал в ванную.

Вода спасала, гадюки оплывали и таяли, точно сосульки на сковороде. Так продолжалось довольно долго, пока один раз Николай Александрович из любопытства позволил лучам добраться до корня. Ничего страшного не произошло, выпачканные трусы он засунул в самый низ стиральной машины и больше не пускался в подобные эксперименты.

Противоядием оказался алкоголь. Выпив, Алла теряла силу, ослабевшие лучи валились на пол, не преодолев и половины расстояния до тела Николая Александровича; тех же, кто все-таки добирался, он брезгливо стряхивал легким усилием воли. Обнаружив рецепт, Николай Александрович любую встречу с Борей и Аллой начинал с вина.

– Ой, ты меня спаиваешь, – журчала Алла, лукаво улыбаясь, – Боренька, он хочет напоить, вскружить голову и воспользоваться, ты не против, милый?

– Не против, не против, – отзывался дрессированный Боря, – пусть пользуется, если не мне, хоть людям.

Николай Александрович подливал, с удовлетворением наблюдая, как ковер под ногами постепенно приобретает сиреневый оттенок.

С Борей ему было легко, с Борей не нужно было притворяться и врать, Боря жил естественно, точно животное в лесу. Ел от пуза, пил до рвоты, спал сутками и пел, заходясь и обмирая от восторга. Во время пения голова у него отключалась; Николай Александрович видел это, будто в анатомическом атласе. Голос шел из нутра, раньше говорили «из чрева», все остальное тушевалось и отходило в сторону. Придя на работу, Боря яростно погружался в технические проблемы, спор о величине износа правого трака поглощал его без остатка, словно не он вздыхал накануне: «Господин генерал, будет вам победа». Голова посреди спора работала совершенно замечательно, нутро же, напротив, дремало, дожидаясь своего часа. Николай Александрович завидовал Боре завистью всех оттенков радуги, но подражать не получалось, кирпичики его организма располагались в другом порядке.

– Ерусалим, – Подкорытов тряс его за плечо, – Ерусалим, приехали!

– Спасибо, Василь Степанович.

– Абрам Моисеевич, с вашего позволения, но все равно, пожалуйста. Выходите, а то увезет на «заправку».

На улице порывами задувал ветер. Не очень холодный, но острый, пробирающий до нутра. Болела шея, затекли ноги. Вокруг спешили, сновали, суетились пестро одетые люди с непривычными чертами лиц. Подъезжали и отъезжали автобусы, постоянно кричали громкоговорители, солдаты с длинными винтовками тащили куда-то громадные мешки из зеленого брезента. Стоял страшный шум и, точно уравновешивая его, внутри у Николая Александровича царила тишина.

«Не вернулись… не вернулись…»

Он все-таки надеялся и всю длинную дорогу, боясь признаться самому себе, ждал. Но напрасно. Увы, напрасно.

И Подкорытов. Тоже хороший хам. И всегда таким был, Абрам Моисеевич, колено лысое. Во время последнего разговора повел себя некрасиво, за что и пострадал. Но как шея у него раздувалась от гнева праведного, ярился-то как! Всем сдать деньги на ремонт дома! А как сдать, если неоткуда взять? А это ваши проблемы. Ладно, ладно, еще встретимся… И встретились в свободном полете, но тогда он думал уже о другом.

«Не вернулись, нет, не вернулись».

Стало холодно и страшно, хуже, чем тогда, возле еще теплого тела жены. Вот сейчас он остался один, по-настоящему один. Все, игра кончилась, посулы и обещания испарились, словно никогда не существовали. Разве так можно – приручить человека, завладеть им, вести столько лет на поводке и бросить, ничего не выполнив?! Винить себя было не в чем, предложенные условия он осуществил сполна. Его обманули, надули откровенно и нагло, и теперь жизнь кончается на пустом и горьком пепелище. Солдатик налетел на него своим мешком, прокричал тарабарское извиняющимся тоном и побежал дальше.

«Ах, едрить твою дивизию!»

Потирая ушибленную руку, Николай Александрович пошел к выходу. И вечно они попадают именно прямо по перелому. Словно нарочно метят!

Привыкнув к шуму, он вдруг начал различать в его многослойном нагромождении обрывки русской речи. Вскоре и глаз стал выхватывать из пестрого мельтешения лиц знакомые формы и повадки. Соотечественников оказалось довольно много; выбрав мужчину постарше, Николай Александрович спросил про Гило.

– Ах, Гило?! – мужчина радостно улыбнулся. Можно было подумать, будто он специально ради этого прикатил в такую рань на автостанцию.

– Гило, куда проще!

Через пять минут заговоренный до одури Николай Александрович стоял на остановке. Автобус подошел быстро, водителю оказалось достаточным слова «Гило» и протянутой горстки монеток. Уже прилично отъехав, Николай Александрович вспомнил, что не позвонил Боре.

«Ладно, – успокоил он себя, – позвоню из торгового центра».

В автобусе говорили только по-русски, Николай Александрович вышел на правильной остановке и тут же увидел Борю. Боря раскрыл объятия и пошел на него, чисто на медведя.

– Ну, ты и обрюмкался, самодержец, – повторял он, похлопывая Николая Александровича по спине. – В заграницу не мог поприличней вырядиться? Ладно, мы тебя быстро отреставрируем, не боись. Обратно полетишь как огурчик, зеленый и в пупырышках!

– Извини, не успел позвонить.

– Ерунда!

Он уже и забыл, когда его обнимали в последний раз. От Бори струился запах хорошего табака, крепкого одеколона и жареной картошки. Похоже, он искренне обрадовался встрече. Николай Александрович отпустил чемодан, в ответном объятии обхватил Борю за плечи и вдруг разрыдался. Разрыдался – громко сказано, так, несколько нервных пошмыгиваний; но слезы, блеснув на утреннем иерусалимском солнце, выдали его с головой.

– Ничего, ничего, старичина, закусишь, отоспишься, глядишь и отпустит. Алка тоже тебя ждет, на работу специально не пошла.

Боря подхватил чемодан и двинулся через дорогу к дому на вершине холма. Небо над домом было золотисто синего цвета, без единого облака и помарки. Оно занимало все обозримое пространство, старое ханаанское небо, наполненное жарким блеском утреннего солнца. Под напором прохладного ветра равномерно покачивались кроны декоративных деревьев на крыше дома. Николай Александрович глубоко вздохнул и, не в силах больше сдерживаться, поспешил за Борей.

Уже несколько часов ему мучительно хотелось в туалет. Треклятые эксперименты и наставления развили в нем необычайную стыдливость: мочиться в присутствии постороннего человека Николай Александрович просто не мог. О других, более серьезных делах и говорить не приходилось, полностью очиститься ему удавалось только в собственном сортире. В общественные заведения Николай Александрович заходил только в случае крайней нужды, долго выжидал в самом дальнем углу, отворачивался, закрывал глаза. Чаще всего это заканчивалось ничем. Присутствие посторонних, их голоса, шарканье подошв, запахи намертво сковывали мышцы. Не помогали ни уговоры, ни самовнушение – стыдливость цепкой рукой сжимала в горсти все немудреное хозяйство Николая Александровича. Впрочем, если удавалось заскочить в отдельную кабинку с работающей задвижкой, через пять-десять минут наступало малое облегчение. Но и для этого приходилось постоянно спускать воду, заглушая шумом унитаза собственное журчание. Мысль, что посторонние люди могут услышать интимные звуки или вдохнуть сокровенные запахи, парализовала любое начинание.