Кража по высшему разряду - Нина Стожкова

Словом, все планы Карла Ивановича поступить с Ольгой «как подобает честному человеку», то есть оформить в ЗАГСе брак, постепенно растворились в научных обязательствах, в радостях и обязанностях семейной жизни. Впрочем, и Ольга, как женщина умная, вскоре тоже поняла, что они совсем не подходят друг другу, и даже вздохнула с облегчением. Ей, ненавидящей быт, совсем не улыбалось всю оставшуюся жизнь крахмалить пожилому мужу рубашки и печь пироги. Бывшие любовники расстались без надрыва и договорились, что Карл Иванович будет навещать дочь, когда та подрастет.

И профессор сдержал слово. Когда Изольда стала старше, отец брал ее на прогулки в парк, где катал по озеру в лодке, кормил мороженым и покупал в городе красивые книжки с картинками.

Порой, исподволь поглядывая в лаборатории на бледную, худую, измученную сверхурочной работой Ольгу, он укорял себя, что его помощь Ольге и дочке ничтожно мала. Девочка росла. Денег требовалось все больше. Случись что с матерью, участь Изольды — убогий советский детдом. А допустить это профессор никак не мог. Необходимо было обеспечить девочке будущее.

В те годы с экранов кинотеатров неслось: «Каждый молод сейчас в нашей юной прекрасной стране». Однако сам Шмидт был уже не молод, трезво смотрел на свое здоровье, а также внезапные жестокие перемены нового времени, сломавшие в конце тридцатых не одну судьбу и не одну блестящую карьеру. Несмотря на увлеченность наукой и отстраненность от быта, ценность денег и вещей из «прошлой жизни» русский немец Шмидт понимал вполне. Однажды воскресным утром, когда Марта Петровна отправилась на рынок за свежей курочкой для бульона, деревенским творогом и овощами, он извлек из кладовки пропыленный холст, завернутый в простыню. Волнуясь, профессор развернул полотно. С холста на него смотрела немолодая властная дама с медными волосами, убранными в затейливую прическу. На даме было платье цвета старой бронзы с темными кружевами. Позади дамы виднелся барский дом с колоннами и пруд. «Прости, старая графиня, нам все же придется расстаться», — пробормотал Карл Иванович, перевернув холст вверх изнанкой. В комнате взвился и повис в воздухе столб пыли. Затем профессор достал из кармана добротного английского костюма, в котором ходил на службу, не менее роскошную ручку с золотым пером. Секунду помедлив, он вывел четким почерком надпись в правом верхнем углу холста: «Дорогой дочери Изольде Гурко на память от отца Карла Шмидта в день ее совершеннолетия». Потом с аккуратностью ученого-экспериментатора скатал холст в тугую трубку, завернул его на этот раз не в старую простыню, а в плотную бумагу, уцелевшую после похода жены в универмаг, и, надев все тот же английский костюм, отправился в гости к давнему, еще гимназическому другу Артемию.

На его счастье, Артемий Саввич оказался дома.

— О, Карлуша, какими судьбами! — обрадовался он. — Заодно и пообедаем вместе.

Карл Иванович жестом остановил его:

— Извини, Тема, не могу, должен вернуться домой, пока Марта не хватилась. У нас ведь сегодня опять к обеду гости. Так что я сразу к делу. У меня к тебе огромная просьба. Ты ведь по-прежнему работаешь в Русском музее?

— Ну да, а почему ты спрашиваешь? Сам все знаешь. Месяц назад мы встречались там на вернисаже Кончаловского. — Артемий пораженно уставился на приятеля, и его густые брови поползли вверх.

— Тем лучше. Ты не мог бы удостоверить подлинность одной картины…

— Ну, конечно. Этой, что ли? — усмехнулся Артемий, показывая театральным жестом на холст. — А к чему вся эта спешка? — спохватился он. — Ты что, час назад ограбил Эрмитаж?

— Сейчас поймешь, — серьезно сказал Шмидт, и Артемий тоже перестал улыбаться.

Профессор развернул холст и выжидательно уставился на друга.

— Что ж, холст в хорошем состоянии, — с первого взгляда оценил картину Артемий Саввич. — Работа более чем столетней давности, написана не ранее начала девятнадцатого века. Фамилию художника с ходу назвать не могу, скорее всего, из бывших крепостных, ныне забытых. Однако написана картина, бесспорно, мастером. Откуда она у тебя?

— Семейная реликвия, — усмехнулся Карл Иванович. — Матушка говорила, что это портрет моей прапра… в общем, со многими прабабушки, графини Шаховской. Она была родоначальницей нашей семьи. Немецкая ветвь появилась гораздо позже. Картина передавалась в нашей семье из поколения в поколение по мужской линии. Настала пора изменить традицию.

Карл Иванович перевернул холст, и Артемий Саввич увидел дарственную надпись.

— А, понятно, — сказал он, комично вздохнув и якобы смахнув невидимые капельки пота. — Ты не ограбил ничьи запасники. Просто решил обеспечить будущее Изольдочки. Что ж, ты прав, Карлуша, с каждым годом картина будет только дорожать. А какова моя роль в этой истории?

— Артемий, прошу тебя как верного друга. — Карл Иванович поправил пенсне, и его низкий и обычно властный голос слегка дрогнул. — Во-первых, напиши официальное заключение, подкрепленное авторитетом Русского музея, что картина представляет собой несомненную художественную ценность. А во-вторых, храни пока ее у себя. Если не боишься, конечно.

— Я давно уже ничего не боюсь, — усмехнулся Артемий Саввич. — А как долго прикажешь хранить?

— До совершеннолетия Изольды. Если буду жив и к тому времени не окажусь в местах не столь отдаленных, то заберу ее у тебя и подарю Изольдочке. А в случае моего отсутствия ты сам возьмешь на себя эту миссию. Хочу, чтобы дочь распорядилась картиной по своему усмотрению. А если передать холст Ольге, она, чего доброго, вскоре продаст полотно по дешевке и пустит все денежки на свою бесценную науку. Бытовые и жизненные проблемы ее, как ты знаешь, совсем не интересуют…

На том и порешили. Профессор в тот день слегка припозднился к приходу жены и объяснил ей свое отсутствие хорошей погодой и желанием обдумать на прогулке новый эксперимент. А через пару лет, когда Марта Петровна обнаружила в кладовке пропажу картины, профессор дал ей простые и весьма разумные объяснения. Мол, время смутное, люди в подъезде каждый день по ночам исчезают. Держать дома портрет графини нынче небезопасно. Потому он, Карл Иванович Шмидт, подарил картину Русскому музею. И теперь она находится там в запасниках. Артемий Саввич, спешно призванный другом в свидетели, охотно подтвердил эту версию, похвалив Карла Ивановича за ум и предусмотрительность, а Марту Петровну за то, что выбрала спутником жизни такого заботливого и мудрого мужа.

Изольда капнула на скатерть кофе и тут же прикрыла растекшееся пятно салфеткой. Германия, куда она переехала на ПМЖ несколько лет назад, приучила ее к педантичной аккуратности. Дамы все еще сидели в кафе на Васильевском.

— А у нас скоро все зацветет, — вздохнула старшая, взглянув за окно, где по-прежнему моросило. Затем она поискала глазами сахарницу-дозатор, привычную на чужбине. Не нашла и, словно очнувшись, положила в кофе кусочек рафинада с блюдечка. — Знаешь, там, где я живу, в маленьком городке под Дюссельдорфом, все такое глянцево-открыточное, ненастоящее. После Питера любое место на земле кажется провинцией. Особенно тот европейский пестрый и суматошный юг. Даже если он — в Западной Европе, на побережье Средиземного моря.