Мои посмертные приключения - Юлия Вознесенская

И вдруг откуда-то очень издалека до меня донесся один долгий и чистый звук, всего одна нота, пропетая чьим-то неведомым прекрасным голосом.

Тотчас бесовский вой умолк, а вращающийся цилиндр их тел остановился и начал таять, рассыпаясь на отдельных тварей. Через мгновение чудный голос зазвучал снова, и я с облегчением увидела, что бесы начали удаляться и поодиночке таять в тумане. Затем голос умолк вдали.

Я не успела оглянуться, как рядом со мной оказались Дед и Хранитель.

— Умница моя! — воскликнул Дед, прижимая меня к груди. Его лицо было залито слезами.

— Ты молился за меня, Дед? — спросила я.

— Как мало за кого приходилось молиться. Ты поняла, что твоя гордыня чуть не погубила тебя?

— Не надо ее сейчас мучить, — сказал Хранитель, — спаслась, и ладно.

— Не спаслась, а спасена Божьей Матерью, — поправил Дед.

— Велика Ее милость к бедным людям! — воскликнул Ангел и перекрестился. Я внимательно смотрела, как это правильно делается: а вдруг еще пригодится?

— Больше нам не грозят нападения бесов? — с надеждой спросила я. — Есть еще мытарства впереди?

— Достаточно. И ни одна душа их не минует, пока не пройдет все от первого до последнего, — если по пути не будет низринута в ад. Только святые пролетают их насквозь. А мы прошли лишь половину, — сказал Дед. — Нам еще предстоит сражаться с бесами.

Он оказался прав. Не успела я отойти от пережитого ужаса, как на нас снова накинулись бесы, обвиняя меня в грехах гнева, ярости, злопамятства. Но тут они недобрали на меня криминала, поскольку при жизни я была особа в высшей степени легкомысленная, легко прощала обиды и скоро их забывала, а чувство юмора помогало мне во всех ссорах видеть прежде всего свою собственную вину.

Очень помог мне при этом Ангел-Хранитель: он предъявил им целый ворох каких-то чепуховых «добрых дел», вроде получки, отданной семье скончавшегося сослуживца, или последнего рубля, который я сунула какому-то нищему. Как ни странно, такие мелочи здесь котировались. Помогло мне даже прощение грехов моего благоверного, — не разводиться же мне было! — Ангел назвал это чуть ли не смирением.

Потом мне приказали вспомнить имена людей, обидевших меня, но я думала-думала, а потом махнула рукой — не помню, да и все, и делайте со мной что хотите! Тут-то нас и пропустили.

А вот о том, что ожидало меня на следующем мытарстве, мне страшно вспомнить и по сей день.

— Впереди мытарство убийства, — объявил Ангел.

— Проскочим, — уверила я его, окрыленная минувшими успехами. — Ей-ей, никого в жизни не убивала, не считая мух и комаров.

— Могут и мух занести на твой счет, не шути с этим: случалось и такое, — нахмурился Дед. — За ней и вправду ничего нет? — спросил он Ангела.

— Есть! — коротко ответил Хранитель.

Дед укоризненно взглянул на меня и взялся правой рукой за свой крест.

Навстречу нам уже выплывало очередное смрадное облако. Мрачно ухмыляющиеся бесы были обряжены в карикатурные врачебные халаты и окровавленные клеенчатые передники.

— Обвиняется в убийстве сына Александра и двух дочерей, Татьяны и Анастасии! — торжественно произнес главный бес и поднял вверх окровавленные лапы.

— Что за чушь! — завопила я. — У меня никогда не было детей!

Я не стала им объяснять, что в восемнадцать лет я сделала аборт от такого же сопливого любовника и с тех пор больше не могла иметь детей.

— Александра мы тебе сейчас представим, а Татьяна с Анастасией должны были появиться по замыслу твоего Хозяина, но ты распорядилась по-своему.

Бесы в окровавленных халатах вырвали меня из рук Ангела и Деда и поволокли куда-то по туманным коридорам, глумливо приговаривая: «Сейчас сыночка увидишь, любящая мамочка! То-то обрадуешься!».

Мы оказались в большом зале с кафельными стенами и круглым бетонным бассейном посередине. Из него поднимался пар и струился сладковатый тошнотворный запах.

Я не могу и не стану описывать того ужаса, что открылся моим глазам, когда бесы подтащили меня к краю бассейна и заставили туда заглянуть.

Когда я очнулась, я увидела над собой лицо Деда. Хранитель молча стоял рядом.

— Придется еще потерпеть, Аннушка, — шепнул Дед.

Да, это было еще не все.

— Позвольте пригласить вас, мадам, на просмотр вашей несостоявшейся жизни! — глумливо произнес бес и взмахнул окровавленной лапой.

Перед нами возник белый экран, а на нем — красивый старинный дом на Измайловском проспекте в Питере. Когда-то это был Кадетский корпус, в котором учился Лермонтов, а при советском режиме в нем открыли родильный дом с абортарием. Изображение приблизилось, и я увидела молоденькую испуганную женщину, почти девочку, жавшуюся к женщине постарше. Да, помнится, мама провожала меня на аборт. Тогда я взяла себя в руки, решительно поднялась по ступеням и вошла в широко распахнутые двери.

Но в этом фильме все было совсем не так.

«Я не стану убивать своего ребенка!» — крикнула девушка, которая была я, и бросилась прочь от страшного особняка. Мама, причитая и плача, бежала за мной: «Ты загубишь свою жизнь! Опомнись, доченька! Чуть-чуть потерпеть — и ты свободна…» — но я упрямо шла прочь.

И вот на экране потекла совсем другая моя жизнь. У меня родился мальчик. Я назвала его Александром. Мой безответственный любовник вдруг обрадовался ему и взялся за ум. Мы поженились, закончили оба педагогический институт и поехали по распределению преподавать в провинциальной школе-интернате. В каком-то тихом городке на берегу большой реки у нас был уютный дом с садом и огородом, с котом и собакой. Мы жили спокойно и счастливо, у нас родились еще две девочки-погодки, Танечка и Настенька. Сын Саша вырос, уверовал в Бога и стал священником, отцом Александром. В этой другой жизни мама жила с нами и нянчила вначале моих детей, а потом и внуков: Саша женился на милой спокойной девушке, у них появилось четверо детей, два мальчика и две девочки. Постепенно мы все, включая маму, стали верующими под влиянием Сашеньки.

Мама была здорова.

Фильм остановился на кадре, где вся семья пьет вечерний чай за большим круглым столом, а за нами на стене висит отрывной календарь и на нем дата: 21 июля 1990 года — день моей смерти в реальной жизни.

— Продолжение не следует! — издевательски объявил бес. Если бы в моей полупрозрачной груди билось живое сердце, оно бы разорвалось от отчаяния и безнадежных сожалений о загубленной жизни, вернее — многих жизней. О Господи, и это у нас называлось «немножко потерпеть и освободиться»!

— Она достаточно наказана, — сказал Хранитель. — Ты видишь ее слезы.

— Ад слезам не верит! — захохотал бес. — Да и плачет она о себе, сама себя жалеет, бедненькую…

— Неправда, — вступился и Дед, — она всю жизнь раскаивалась в содеянном.